Известный российский режиссер, сценарист и продюсер Марина Разбежкина презентовала в Казани свою новую работу, посвященную произошедшим изменениям в России за последние сто лет. О том, почему документальному кино не нужна большая аудитория, как случилось так, что визуальное восприятие человека стало важнее чувственного, и по какой причине зимние протесты 2011-2012 годов не увенчались успехом, Разбежкина рассказала корреспонденту «Свободной трибуны».
Марина Разбежкина — режиссер, сценарист и продюсер. Входит в Союз кинематографистов России и Гильдию неигрового кино и телевидения. Автор более 30 документальных картин и двух художественных полнометражных фильмов. Победитель множества российских и зарубежных кинофестивалей. Возглавляет Школу документального кино и театра совместно с художественным руководителем Театра.doc Михаилом Угаровым.
Свой новый документальный фильм «Оптическая ось» Разбежкина представила в Казани. Он посвящен изменениям, произошедшим в России с людьми за последние сто лет. Режиссер использовал сопоставление нынешней реальности и фотографий, которые были сделаны русским фотографом-реалистом Максимом Дмитриевым на рубеже 19 и 20 веков. Снимки напечатали в виде больших постеров и съемочная группа поехала с ними по местам, фотографии были сделаны. Люди из разных социальных сфер рассуждали о жизни и о тех, кого они видели на фото.
ВИЗУАЛЬНОЕ СТАЛО СИЛЬНЕЕ ЛИЧНОГО УЧАСТИЯ
«Свободная трибуна»: Ваш фильм «Оптическая ось» сопоставляет события конца 19 — начала 20 веков с нынешним временем. И последний эпизод посвящен государственному банку Нижнего Новгорода 2013 года и 1913 года. В 1913 году люди ожидали начала войны. Можно ли говорить о том, что сейчас ситуация повторяется?
Марина Разбежкина: Есть люди, которые считают, что сейчас можно сравнить наше время с тем, что было в 1913 году. Мне кажется, это не совсем корректное умозаключение, потому что 1913 год не совсем похож на наше время по политическим, социокультурным вещам. Я не уверена, что какие-то изменения будут в лучшую сторону, к сожалению. Для меня это очевидно.
Возможно ли сравнение того поколения с нынешним?
Поколений за это время сменилось уже много. Это очень общий вопрос, можно сравнивать, а можно не сравнивать, смотря в какой парадигме ты работаешь. Общество состоит из огромного количества непересекающихся пространств. Ты можешь прожить всю жизнь и никогда не встретиться с каким-то количеством людей. Ты будешь думать, что они никогда не существовали и не существуют.
В одном из интервью вы сказали, что когда вы первый раз отправились в одинокое путешествие, вы решили не брать с собой фотоаппарат, потому что он уничтожает эмоциональную память. Однако без фотографий не было бы вашего фильма «Оптическая ось».
Несомненно. Это очень сложная ситуация. Известно, что если ты уходишь в профессию и становишься профессиональным фотографом, оператором, вся твоя эмоциональная память переходит в фотографию.
Я сейчас помню эмоционально, с запахами все то, что со мной случилось в моем первом одиноком путешествии в 16 лет. Если бы я рассматривала фотографии, я бы убрала много составляющих из своей памяти, в том числе, чувственную.
Сейчас эта чувственная составляющая практически исчезла из общения человека с реальностью. Человек видит пожар, и он не ведро хватает, а снимает. Человек видит убийство, он не полицию вызывает, а снимает, потому что он хочет, чтобы это осталось в его визуальной памяти. При этом чувственная память молчит.
Можно сказать, что своим фильмом вы хотели донести до зрителя именно эмоции?
Да, несомненно. Сейчас этой проблеме посвящено очень много хороших работ. Есть блестящий литовский игровой фильм. В нем речь идет о девушке, которая после смерти своего отца потеряла способность чувствовать и сочувствовать.
Тогда она наняла видеооператора, который должен был ходить за ней и фиксировать ее наиболее эмоциональные моменты жизни. Когда она видела их на экране, она переживала. В жизни же она ничего не чувствовала.
Однажды девушка зажала своего любимого щенка дверями, он сильно кричал, но она ничего не чувствовала. Когда она увидела это на экране, она рыдала. Только экран мог возбудить в ней какие-то чувства.
Это, в принципе, практически диагноз — общество, для которого визуальное стало сильнее личного чувственного участия. Это очень сложный процесс, который с нами происходит. И чем он завершится, не понятно.
Когда я смотрела видео моих студентов, а «Зима, уходи» (документальный фильм, посвященный протестному движению в России, снятый молодыми режиссерами под руководством Марины Разбежкиной — ред.) — это тысяча часов, я видела, как парни избивают девушку ногами, а здоровые мужики с камерами (репортеры и просто любители) снимают это избиение, потому что для них зафиксировать жизнь важнее, чем вмешаться в нее. После этого у меня иногда возникают сомнения, что мы делаем что-то правильное.
КОГДА ТЫ ДЕЛАЕШЬ КИНО, ТЫ НЕ ДОЛЖЕН РАССЧИТЫВАТЬ НА ЗРИТЕЛЯ
Документальное кино в России развивается, но говорить о том, что оно интересно широкой публике, пока нельзя. С чем вы это связываете, и нужна ли широкая публика документальному кино?
Оно и не должно быть интересно широкой публике. Документальное кино относится к категории интеллектуальных занятий, которые никогда не могут быть интересны широкой аудитории. Да и не должны быть. Как только ты захочешь, чтобы документальное кино было понятно всем, ты получаешь Первый канал — он широкой публике интересен. А документальное кино не об этом
Но для того, чтобы документальное кино развивалось, его нужно показывать. Разве нет?
Нужно, конечно, мы берем свои фильмы и сами ездим по России, показываем тем, кому это интересно. Но это не значит, что оно должно быть интересно всем. Как только мы будем рассчитывать «на всех», документальное кино станет очень примитивным. Когда ты делаешь кино, ты не должен рассчитывать на зрительский успех. Ты делаешь его для того, чтобы самому что-то понять в жизни. Вот я хочу что-то понять — я делаю кино. Я надеюсь, что будет еще тысяча человек, которым тоже что-то непонятно.
Журналист пишет тексты для того, чтобы, в том числе, поднять какую-то проблему в обществе. Это в идеале. А режиссер документального кино хочет научить чему-то зрителя?
Нет, я не хочу научить. Я вообще считаю, что искусство ничему не учит.
А задуматься над чем-то?
Любой творческий акт заставляет другого человека совершать свой творческий акт. Это гораздо более сложная система влияния, нежели «мы учим думать, любить». Это очень важно.
Для любого режиссера, как мне кажется, важна реакция зрителя. Сегодня вы лично приехали в Казань и показали свою работу. После фильма зрители задали вам много вопросов. А тяжело ли пригласить именитого режиссера в нашем случае документального кино, к примеру, в российскую глубинку?
Это совсем не тяжело. Недавно был режиссерский десант, ребята проехали по крошечным сибирским городкам, показывая то документальное кино, настоящее, которое не идет по телевидению. Это был очень интересный опыт. Мы готовы его повторять и запускать такие десанты куда угодно.
Когда мы сняли фильм «Зима, уходи», который не мог быть в прокате по понятным причинам, то режиссеры побывали где-то в 40 провинциальных городах с этим фильмом, показывая людям, что происходит в стране, потому что зрители получали информацию только из телевизора. А здесь они увидели совсем другую Россию.
Мы с удовольствием идем на такой контакт. Более того, я думала в свое время о таком эксперименте: на год перенести свою школу в маленький провинциальный город и набрать часть ребят из этого города. Я абсолютно уверена в каком-то влиянии, которое мы окажем на восприятие жизни этого городка. Это очень интересный эксперимент, возможно, что мы его когда-нибудь осуществим.
САМОЕ СТРАШНОЕ, ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ С ЧЕЛОВЕКОМ — СДЕЛАТЬ ЕГО ПРИМИТИВНЫМ
Студенты вашей школы принимали участие в съемках фильма «Срок», в котором речь шла о лидерах российского протеста в 2011-2012 годах. В интернете выкладывали короткие видеоролики о конкретных событиях и людях. Как вы относитесь к такого рода документалистике?
Это абсолютно правильно, потому что телевидение, которое очень ангажировано государством, никогда не будет транслировать какие-то подлинные моменты этой жизни. Соответственно, нужно использовать интернет, в котором можно транслировать жизнь в более реалистичных формах, без пропагандистской составляющей. Это, в принципе, живое телевидение. В прокате этого фильма, скорее всего, не будет.
Неизвестно, будет ли в прокате и фильм Андрея Звягинцева «Левиафан», который стал лауреатом Каннского кинофестиваля за лучший сценарий. Проблема в том, что в фильме есть мат, а с первого июля мат будет полностью запрещен. Это будет серьезный конфликт государства и человека с мировой известностью. Мне очень интересно, кто выйдет из него победителем.
Авторы фильма «Срок» рассказывали, что по итогам появится полнометражная работа, однако, ее пока нет. Известно ли вам о том, на какой стадии работа над «полным метром»?
Да, она уже практически закончена. Сейчас ребята решили из огромного материала сделать сравнительно небольшой фильм. Я недавно разговаривала с Расторгуевым (один из режиссеров фильма — ред.), он сказал, что фильм уже готов. Сейчас, как я понимаю, идет пост-продакшн.
Отвечая на вопросы зрителей, вы коснулись темы цензуры в России. Испытываете ли вы ее на себе?
Я не испытываю пока такой прямой цензуры. Но закон, который с первого июля начнет действовать и запретит использование мата, — это, конечно, цензура. Это нелепо. С языком ничего сделать нельзя. Мы не получим автоматически духовное население, изъяв эти четыре слова. Я люблю язык, я вообще лингвист по образованию, и я понимаю, что грубая обсценная лексика — это правомерная часть русского языка и его культуры.
Вот что действительно страшно —это то, что жизнь становится все примитивнее и примитивнее. И помогают ей в этом законы и думские решения. А искусство не работает только с черным и белым. Оно работает со сложной жизнью
Вы говорите, что вас лично цензура пока не затронула. А как же фильм «Зима, уходи»?
«Зима, уходи» получила прокатное удостоверение после того, как она была номинирована на несколько национальных премий, иначе было бы сложно объяснить, почему номинант национальных премий не имеет прокатного удостоверения. Это было правильное решение.
МЫ СНИМАЛИ ПОЛИТИКУ КАК ИГРУ
В интервью телеканалу BBC, на предложение снять фильм о войне в Чечне, вы сказали, что вы не снимаете политику. Изменилось ли ваше мнение?
Лично я не снимаю, но мои студенты снимают — им это интересно. Я им, естественно, не препятствую. Они снимают не столько кино о политике, сколько человека в сложных политических ситуациях.
Вы были продюсером фильма «Зима, уходи», в котором помогали студентам своей школы над ним работать. Почему вы пошли на это? Ведь фильм политический.
Там была более сложная история с этим фильмом. «Новая газета» спросила меня, хотят ли мои студенты фиксировать протестные митинги. Я обратилась к студентам — 10 из них согласились.
Я несомненно должна была интересоваться судьбой моих студентов: меня беспокоила их судьба, мне совсем не хотелось видеть их в автозаке или тюрьме. Потом меня интересовало, как они будут выстраивать фильм, мы с ними об этом много говорили, там была выстроена очень сложная схема. Там же не просто наблюдение, там каждый герой имел свое сюжетное сопровождение. Благодаря этому получился именно фильм, а не фрагменты. Здесь меня интересовала не политика, а человеческий маскарад, который случился.
Что вы имеете в виду под маскарадом?
Это самый настоящий маскарад, потому что на самом деле все персонажи в масках. И потому, что они политики, и потому, что политика — это игра. Мы снимали политику как игру, это была не прямая публицистика, где ты всегда должен занять чью-то сторону. Мне этот прямой разговор в кино кажется немного ущербным, скажем так. Мне кажется, если облекаешь разговор о конкретных политических событиях в художественную форму, то это воздействует сильнее. Во всяком случае, нас очень хорошо понимали даже в тех местах, где ничего не знали о том, что происходит в России.
Если бы мы в этом фильме были политически ангажированы, то зритель потратил бы много сил на сопротивление.
НАВАЛЬНЫЙ — НЕ ЛИДЕР
Наблюдая со стороны, вы можете сказать, почему главным героям фильма так и не удалось добиться того, чего они хотели?
С одной стороны там были люди, которые искренне хотели перемен, но не знали, как их добиться. Это общая толпа, не политики. С другой стороны были политики, среди которых, как мне кажется, не было людей с сильной идеей, мыслью и понимаем того, как можно изменить сложившуюся ситуацию.
Ни одного?
Ни одного. У нас большая проблема с лидерами, потому что очень много лет лидерами были люди, которые хотели каких-то своих выгод, у них были собственные интересы. А это очень далеко от государевой службы.
Алексей Навальный — не лидер?
Мне совсем бы не хотелось добавлять ложку дегтя в историю человека, который сейчас обвиняется во множестве грехов. Но если говорить о тех протестах, то мне кажется, что у него нет широкого взгляда на государственную систему управления, в которой он бы мог занять главенствующее место.
Я не хочу быть его судьей, но лидером он для меня не стал.
Вадим Мещеряков, «Свободная трибуна», 30 мая 2014
