В интервью сайту Colta.ru Маша Павлова рассказала, как снимала фильм о Леониде Ковязине и его жене.
Инна Денисова поговорила с Машей Павловой, режиссером фильма об узнике Болотной Леониде Ковязине, о вопросах, которые должен задать себе каждый.
— «Дорогой дядя Вова» — хроника девяти месяцев жизни жены человека, арестованного по «Болотному делу». Как эта история стала вашей?
Леня Ковязин должен был учиться со мной в мастерской Марины Разбежкиной.
— То есть вы его знали?
Нет. Я с Сахалина, он из Кирова, мы не были знакомы. Он прошел один или два тура, у него были хорошие шансы на бесплатное место, грант, а потом он пропал. Вскоре мы узнали, что он был арестован 5 сентября в Кирове.
— Как узнали?
Марина Александровна рассказала. Мама его жены, Жени, пришла к нам на курс и попросила Марину Александровну написать поручительство. Чтобы меру пресечения выбрали более мягкую. В итоге поручительства роли не сыграли, Леню оставили под стражей, но Марина Александровна включилась в историю. И когда узнала, что Леня будет жениться в тюрьме — а у нас темой одного из предметов была свадьба, — то сказала: «Вот вам реальная драма. Люди женятся в СИЗО». И я сказала: «Я поеду».
— Что вас привлекло — контраст места с событием?
За день до свадьбы я пришла к Жене с Катей (Катя — мать Жени, жены Ковязина. — Ред.). И они оказались такими потрясающими людьми, что я поняла, что уже не смогу от них уйти. Поэтому я стала снимать их дальше.
— Самой свадьбы в фильме нет, есть только приготовления. Вам не разрешили снимать?
Нет, конечно. На территорию СИЗО никого не пускают. Не было ни одного журналиста, которого бы пустили. И LifeNews стояли с нами у заборчика. Никому даже фотографировать не разрешили. У Лени с Женей нет ни одной свадебной фотографии.
— Откуда вы взяли кадры 6 мая, где Ковязин совершает свое «преступление» — роняет биотуалет?
Эпизод с туалетами — из материалов дела. С ними помогли общественные защитники. Остальное — это Ленино видео. Он снимал на Болотной как журналист (внештатный корреспондент газеты «Вятский наблюдатель». — Ред.). Оригинала не сохранилось, только интернет-версия. Женя считает, что его нашли потому, что он выложил видео в сеть.
— Насколько вы солидарны с героем, про выбор которого снимаете фильм? Вы разделяете его убеждения? В них, кажется, сомневается даже его жена.
Она не сомневается. Монолог Жени — скорее, про то, есть ли сейчас идея, ради которой она готова видеть своего мужа сидящим в тюрьме. Что важнее: идея, в которую она не верит, или свобода любимого человека? У Жени непростой выбор: письмо Путину может помочь освободить Леню. Но Леня категорически против такого письма. И как быть Жене? Я вот не знаю, как бы я поступила на ее месте.
— Я так понимаю, что это и есть конфликт фильма.
Да, один борется за идею свободы, другой — за свободу конкретного человека. Но свобода у нас только через Путина.
— А чем дело с письмом кончилось?
Кто-то подписал, кто-то нет. А Женя не стала подписывать. Чтобы с мужем не разругаться. А письмо отправили.
— Думаю, Леня бы не одобрил факт отправки. Интересно, не возникает ли сейчас разногласий в семье. По идее, нарушены его принципы, за которые он готов был в тюрьму сесть.
Леня и не одобрил. Просто примирился с этим фактом. Это очень умозрительная вещь — принципы. Все-таки жизнь больше складывается из каждого дня, каждого часа. Сейчас он держится в стороне от политики.
— Если бы, например, Нельсон Мандела считал свои принципы умозрительными, в ЮАР до сих пор был бы апартеид.
Здесь изначально другая ситуация. Леня попал в этот замес случайно. Он — журналист, который пошел на задание. Это уже в СИЗО он сформировал жесткие убеждения. Я, впрочем, не уверена — я с Леней не очень много общалась.
— Он знал, что вы снимаете фильм?
Конечно! Он на судах все время махал мне — «привет!» Женя ему про меня писала. Ну и все ребята, они же запоминают, кто ходит на суды.
Я тогда работала на «Ленте.док», поэтому мне разрешали снимать в судах. Хотя слушание так ни разу и не удалось снять, только амнистию.
— У вас как у режиссера фильма о фигурантах «Болотного дела» есть гражданская позиция?
Я человек сомневающийся. Мне кажется, у любой позиции есть плюсы и минусы. В итоге, снимая этот фильм, я сформулировала для себя принцип, который считаю главным. Главное, чтобы соблюдался закон. Если бы все с уважением относились к закону и были бы перед законом равны, с остальным можно было бы работать.
— Это после наблюдений за судебными заседаниями вы такой вывод сделали?
Ну и вообще год был богатый на события.
— В этом богатстве «болотные» меркнут. Сегодня о них помнят немногие. В конце фильма вы перечисляете фамилии осужденных. Насколько ваш фильм и про них тоже?
Я столько времени наблюдала за процессом — конечно, мне хотелось бы, чтобы об этих ребятах знало как можно больше людей. Поэтому я не кладу фильм на полку. Хоть и не могу его пока домонтировать. Но — не чувствую морального права его не показывать. Этот фильм — напоминание о людях, сидящих случайно. На Болотную вышли все — а сидят они. Я не хочу, чтобы о них думали «сами виноваты».
— Больше всего не люблю этого «сами виноваты». На мой взгляд, это —самый страшный штамп обывательского мышления. «Не лезь, куда не надо».
Нельзя сказать, что я не понимаю такой логики. Я ее понимаю. Отчасти в ней есть правда.
— Не вижу правды. Совсем.
Не правда, конечно. Скорее — логика. Однажды мы поспорили с человеком. Я ему со всей страстью: «Мальчик лимон бросил — его сажают на три года! Две статьи: участие в массовых беспорядках и применение насилия в отношении сотрудника правоохранительных органов при исполнении! » А он мне: «А чего он полез?» И это меня потрясло. Адекватный парень сказал, мой ровесник. В общем, это же логично — не ходи на митинг, и тебе ничего не будет. Вы же не пойдете по темной улице в Бирюлеве? Потому что опасно. Вот они рассматривают митинг как темную улицу в Бирюлеве.
— С той поправкой, что на темную улицу в Бирюлеве не выводит чувство возмущения и стыда.
Я с вами согласна. Но я не готова судить людей, которые считают по-другому. Пусть каждый выбирает позицию.
— Ваша камера все время следует за Женей, проникая на интимные территории — мы видим беспорядок в доме, разобранные кровати. Они подпускали вас так близко?
Этот фильм я снимала девять месяцев. Фактически у них жила. Так что это и мой беспорядок, и мои неубранные кровати тоже.
— А как это получилось? Вы спросили: «Можно я с вами поживу?»
Ну, я после свадьбы сказала: «Можно я про вас дальше буду снимать?» Они согласились. И я поехала в Киров, на день рождения Жени. А про жить — даже не помню такого разговора. Все естественно произошло. Я просто осталась. Они очень гостеприимные.
По поводу съемок… (Задумывается.) Женя — очень закрытый человек. Она не хотела камеры. Согласилась потому, что фильм мог помочь Лене. Женя часто от меня уставала. Я бы сама не выдержала, если бы в мою жизнь пришел человек с камерой. Более того: я бы его не подпустила.
— Уставала — и требовала перестать снимать?
По-разному было. Иногда просила. Иногда требовала. Иногда говорила: «Этого мы тебе на камеру не расскажем». Иногда поворачивалась и начинала показывать мне язык.
— То есть не сотрудничала?
Просто уставала. И выдавала нормальную человеческую реакцию. И я думала: «Ну да, что-то я перегнула палку».
— Меня бы такая реакция злила. Я бы думала: человек сам согласился, а теперь все портит.
Не все понимают, на что они соглашаются. Не представляют, насколько пристально ты будешь их рассматривать. У многих же нет такого опыта — быть перед камерой.
— Я часто думаю про этику в документальном кино. Когда цель — фильм, усталость или капризы героев вторичны. Они — средство.
Я, скорее, злюсь на себя, что не успеваю подстроиться. Или что устаю быть в тягость. У меня вообще в этом смысле сложности: я не хочу, чтобы у героев были проблемы. Я хочу, чтобы у них в жизни было все хорошо. Тот еще документалист (смеется).
— Вы можете использовать случайную ситуацию, неудобную героям, в целях, благих для фильма?
Ну… Да. Могу.
— Я вам объясню, почему спрашиваю. Я снимала любимую подругу в своем фильме про Крым. Она собиралась произнести монолог про «позитив». Отрепетировала. Включается камера, я спрашиваю: «Ну и как тебе живется в Крыму?» И добавляю: «После всех этих событий». И она, среагировав на слово «события», кричит: «Какие события? Я не буду разговаривать!» Потом она дважды просила меня не вставлять эту сцену в фильм.
(взволнованно) А вы?
— Вставила. Мне не нужен был ее «позитив». Мне нужна была ее искренность.
Я тоже вообще не понимаю, что с этим делать. Я не знаю, как быть с тем, что интимная жизнь людей оказывается вдруг на экране и это делаешь ты. У меня тоже есть два эпизода, которые меня просили не вставлять. А я вставила.
— Очевидно, что без этой сцены у вас не было бы фильма.
И мне это очевидно. Без нее никак.
— Кроме Жени, мамы и Лени четвертый главный герой фильма — Путин.
Ну да, он исполняет роль судьбы. Бога. Он — вершит. Сначала его еще больше было. И разговоров о нем. Президент становится частью жизни.
— И в новогоднюю ночь мама кормит колбаской его изображение в телевизоре!
Именно. Он сидит с ними за праздничным столом. Фильм, правда, станет короче. И в нем будет меньше Путина. Немножко меньше.
Автор интервью Инна Денисова.
Источник публикации: Colta.ru, «Это и мой беспорядок, и мои неубранные кровати», 27 апреля 2015 года.
На фотографии Маша Павлова (фото Катерины Горностай).
