Алла Максимова за месяц до смерти Даши поговорила с ней о кино, болезни и «Последнем лимузине»
Текст, который ниже, не интервью. Это черновик. Даша не успела отправить мне свои уточнения, хоть и написала перед новым годом, что сокращать не предлагает, а так, «по мелочи». «Сегодня тут рождество, родственники. Но я выписала поправки уже примерно наполовину. Давай я завтра попробую доделать — надеюсь, будет спокойный день. А если вдруг и завтра вижу, что не идет, то давай просто созвонимся (хоть завтра же)». Это было последнее сообщение.
Я не стала больше менять почти ничего, кроме того, о чем мы все-таки договорились коротко (добавить вопрос, чтоб был ясен контекст; убрать несколько мусорных слов). Остался этот текст и двухмесячная переписка, про выпить на брудершафт, алкогольные коктейли, дренажные трубки, страхи. «Я боюсь, Даша». – «Чего боишься-то? Это я боюсь». В диктофонной записи много смеха, много длинных пауз.
Даша Хлесткина умерла 3 января 2015 года.
***
Алла – Москва
Даша – Амстердам
Скайп
1
Не знаю, хочешь, я включу, чтобы ты меня видела? Может быть, будет лучше, если ты меня будешь видеть?
Давай. Я в айпаде. Я тоже включу, если хочешь.
Вот она я.
Камера, не камера, че надо включить-то…? Фронт-камера?
Вижу руку.
Сейчас я попробую подтянуться, погоди.
Ты сейчас дома, Даш?
В квартире, которую мы снимаем… Да, дома. У меня просто специальная кровать, медицинская такая. Она с матрасом антипролежневым, и еще она это, на вот такой хрени, потому что я не могу сама, мне трудно самой подтягиваться, короче. Я буду периодически вот так делать, чтобы ты меня видела, но не все время, ладно? А то у меня рука отсохнет.
Получается, ты на фестиваль не ходила? На IDFA?
Ходила, почему, ходила. Нет, ну слушай, я не совсем инвалид, я выхожу из дома. То есть я большую часть провожу дома, но я выхожу, с утра с 12 до 3 у меня свободное время, потом вечером. Вот. Со мной кто-то должен гулять, я сама не хожу, я на кресле. Если, значит, есть, кто меня выгуливает, мы и выгуливаемся. Для меня самое ценное эти прогулки, а то дома че?.. На IDFA мы ходили активно с Хайсом, мужем моим. Хотя я ждала, когда это все кончится. Я замахалась туда ходить, я уже устала. Два сеанса в день пару раз – это для меня ну как бы ту мач.
2
Может, ты скажешь, это не так, но я думала вот: среди документалистов есть условно рационалы – они рассказывают истории, им интересно рассказать связно, последовательно, а есть, тоже условно — интуиты. Они говорят об ощущениях от истории.
Да?
Ну как вот Катя Горностай.
Она интуит?
Да. Нет? У нее нет нарратива же как бы в историях. Ты смотришь ее кино, там нет никакой истории от и до, там ощущения. А от а до я нет.
Ну «Между нами», почему, там история: два мужика у нее.
Не-ет! (Смеются) Ну для нее… Формально да, два мужика. Но мне кажется, она для себя так не формулирует как режиссер. Она хотела, скорее, передать, ну, снять фильм о себе внутри истории, она не думает об этом в таком, лобовом «я хочу рассказать историю про двух мужиков».
Это понятно, когда ты снимаешь про себя, ты вообще не сформулируешь задачу себе. Про себя – это всегда ощущения.
Я про тебя. Ты рассказываешь истории?
Я исследователь, мне интересно то, чего я не знаю. Я ничего не знала про ЗИЛ, про рабочих, про вообще все это вместе, но мне это почему-то было интересно (фильм «Последний лимузин» снят на заводе им. Лихачева в Москве – прим.). Я поняла, что умру от горя, если туда не попаду. Другая тема может быть не менее интересной. Я вот, например, очень хотела снимать, но сейчас уже не смогу, про дагестанцев в Москве. Мне почему-то это интересно. Я ничего про них не знаю тоже, есть только какое-то общее представление…
Ты копатель.
Да, исследовать, копать, я примерно представляю, в каком направлении может эта история развиваться. Здесь я представляла, что это будет, безусловно, так или иначе связано с концом. Ну, с закрытием завода. И возможно, с концом эпохи. Это довольно сильно понятно, учитывая, что все эти заводы — это наследие советского прошлого. Я хотела найти какое-то состояние замороженности людей, которые ждут, когда их уволят. Ну, собственно, и все. Концепции более подробной не было. И потом, когда я знакомлюсь уже с героями, я стараюсь пробовать рассказать историю. Мне нравятся документальные фильмы, построенные как художественные, где есть драма, кульминация и развязка.
Это уже на монтаже или по ходу как-то?
Ну в принципе, когда снимаешь, надо думать немножко. А иначе как ты выбираешь, что ты снимаешь и как ты это снимаешь? Потом это действительно строится на монтаже, усиливается. У тебя может быть недостаточно материала, чтобы построить ту драму, которую ты себе представляешь в голове, да? Или достаточно. У меня долгое время было недостаточно. А так вот изначальный мой интерес, скорее, всегда такой исследовательский, любопытство, как угодно это можно назвать. Короче, мне интересно то, чего я не знаю. Как раз то, что я знаю… допустим, про себя мне совершенно неинтересно было бы снимать, я про себя и так все знаю. Я даже думала, например, когда я заболела… раком, думала, надо как-то снимать, как я там болею, блин, лечусь, Марина (Разбежкина – прим.) говорит: может, тебе снимать, потому что это вроде как отвлечет? А потом я подумала: че я буду снимать, блядь? Как я езжу на химиотерапию? Ну сниму. А потом что? Все мои переживания, они все внутри меня. Че, я все это буду кому-то говорить, что ли, вслух? Здрасьте, я Настя, я тут сижу, блядь, и думаю о том-то, о том-то… Короче, я не очень хорошо себе представляю, как это сделать. Чтобы это было интересно прежде всего мне, ну вот мне – а кому еще? Я поняла — то, что я называю эгомуви, кино про себя, это вообще не мой жанр.
Эгомуви?
Ну я это так называю. (Смеется)
А что ты про дагестанцев не знаешь?
А ты что про них знаешь? Ну вот мне интересна Москва их глазами. Довольно большая дагестанская диаспора у нас, я кое-что про них знаю. Другой вопрос, насколько у меня это получилось бы, учитывая пол и так далее. Но… Как они там тусят между собой. Как они друг друга на машине приветствуют, узнавая свой регион. Не знаю, в общем, мне было интересно начать это! Может быть, я бы там не нашла историю, а вдруг нашла бы. Мне интересна Москва с их стороны, не то, как я на них смотрю как на дагестанцев, а как они смотрят на нас. С их стороны. Ну видишь, не получится у меня больше снимать кино.
Ну.
Да нет, не получится. Я инвалид уже, какое на хуй кино.
(Пауза)
Я была в Дагестане.
И че там?
Там…
Баранина вкусная, наверное.
Не ела я там баранину. Я каталась на автомобилях с дагестанцами.
У!
Они приветствуют друг друга не только в Москве.
Не, ну я полагаю! (Смеются)
3
Почему я, кстати, спросила про замысел – был ли он, когда ты начала снимать «Лимузин». Потому что я сейчас принимала участие в питчинге… французский проект, и они прямо очень требуют, чтобы все было до еще съемок, прописано, максимально подробно. Что ты хочешь, какие герои, какие повороты. Я помню, ты рассказывала про свои питчинги. Они были потом.
Что?
Питчинги.
В смысле потом?
Ты сначала снимала, снимала, а потом – позже — вы стали ездить на питчинги.
А. Да, да. Я уже половину сняла тогда… Ну, поворотов у меня не было, конечно. В смысле, было так. Я хотела увидеть людей в подвешенном состоянии — вот он, «поворот», изначально. На каком-то старом заводе именно в Москве, как контраст, потому что Москва – это город, который не предполагает никакой… здесь что: развлечения, все работают в офисах, совершенно другой мир сейчас, абсолютно, да. И внутри мира этого заводов всего два. Но ЗИЛ — это круче, потому что он символичен, это вообще первый автомобильный завод. Я изучала чуть-чуть в интернете эту тему, когда искала, где снимать в Москве. А, ну и плюс тогда же я наткнулась на информацию, что ЗИЛу заказали правительственные лимузины. И я подумала: ну надо, естественно, идти и снимать! Все думали, что он уже вообще не работает, а он, оказывается, будет делать три новые машины, это ручная работа, это очень интересно. Я на эти лимузины повелась сразу же.
И пространство, конечно. У меня прямо меланхолия началась, когда я думала, что туда не попаду. Меня очень раздражает, когда меня куда-то не пускают, говорят «тут нельзя», меня это так раззадорило, что я поняла, что прямо вот… я должна это сделать. Я должна туда попасть! (Смеется) Короче, все, что получилось, я себе представила заранее. Но это понятно, учитывая сегодняшнюю ситуацию, далеко ходить не надо, чтоб понять, можно догадаться заранее. Я не знала, что лимузины не возьмут на парад, конечно, но я знала, что они сделают машины и завод рано или поздно закроют. Скорее рано, чем поздно. Потому что это логично, все к тому шло. Поэтому я и оформила для себя все как «лебединую песню» ЗИЛа. Это же клево, когда перед смертью ты делаешь такой выдох в какую-то… пиздатую машину. Например. Вот. А дальше уже появились герои, с которыми я познакомилась. Люда на талонах! И я сразу поняла, что там будет мир, я увидела микрокосмос, когда уже познакомилась чуть-чуть с ситуацией: микрокосмос Москвы и даже страны, прости господи, потому что там есть еще мир мигрантов, которые взаимодействуют с этой Людой на талонах — гастарбайтеры, как и везде… И был другой герой, он не попал в фильм в итоге. Он все сокрушается по поводу прошлого: как раньше было хорошо и как сейчас стало плохо. Собственно, эта концепция и осталась, только добавились герои, поменялись…
Извини, я тебя мучаю по-тупому.
Я не то говорю, подожди?
Нет-нет. Просто важно. Сначала у тебя тема? У тебя появляется тема, которая тебе важна, потом круг героев, и потом из них уже… я спрашиваю, потому что некоторые идут от героев ведь. Герой – а потом уже выковыривают из него тему. У тебя иначе выходит.
Пока так, ну… Хотя почему, у меня был фильм, в смысле, он не получился. Один раз было, что был сначала герой, когда я поняла, что хочу про него снимать. Бывает так, хоп – ты видишь героя. Погоди… я же не миллион фильмов сняла. У меня есть, собственно говоря, «Луна в Близнецах» (курсовой фильм в Школе документального кино – прим.) — и есть «Лимузин». Так, по факту. Вот. Был герой, короче, мой приятель давний. Который вдруг… он такой строитель, ремонты делает. Прораб сначала был, сейчас у него фирма своя. И вдруг его друг, довольно богатый человек, купил какой-то огромный колхоз и захотел там сажать картошку, чуть-чуть с романтическими идеями, что вот не то что Россию с колен поднять, но в общем почти так. Картошка, уток хотели они разводить, и Валеру, моего приятеля, наняли всем этим делом управлять. А Валера тоже довольно романтичный, идейный. И он этим занялся. Довольно быстро, правда, оказалось, что у них нет денег, но поначалу это было интересно. Я пошла за героем, потому что герой был впереди истории. Впереди темы. Но я снимала сама, между делами, между ЗИЛом, между болезнью. Короче, у меня ничего не вышло, снято плохо, ну и все, короче.
Почему кино не получается – тоже всегда вопрос.
В данном случае я снимала сама и сняла хуево. Так хуево, что я сама удивилась и расстроилась. «Луна» не ахти как снята, но смотреть можно. А здесь совсем нельзя.
То есть если кино у тебя плохое выходит, можно подумать о том, чтоб снимать с кем-то?
Вот со мной дважды ездил снимать Денис Клеблеев, потому что я устала, я хотела, чтобы был другой взгляд. У Дениса нормально получилось. Ну, Клеблеев! (Смеются) Ну а то что я снимала сама… В общем, это такое несколько проебанное кино получилось. А герой хороший. Герой классный. И вообще его можно снимать в любом качестве, даже если не с картошкой, то еще что-нибудь с ним придумать. Он такой. Ищущий себя товарищ. Можно про него придумать кучу разных историй, на самом деле. Вот, пожалуйста, есть готовый герой, ау! Поэтому сказать, что у меня есть тенденция, уклон к чему-то: снимать, отталкиваясь от темы – я не могу. Так получилось. Заинтересовал ЗИЛ. Заинтересовали дагестанцы. Проебала героя.
4
Например, сейчас у меня здесь есть… ну, врач. Которая меня лечила, пока я была в больнице. Я бы с удовольствием снимала про нее.
Врач – голландка?
Ну да.
Трудно снимать, если не знать язык.
Хм, да, ну… Одна я не смогла бы снимать, да и даже если б могла, чего я сейчас не могу тоже… Я не смогу ведь снимать только ее. Там же самое интересное – жизнь врачей в этой больнице. То, что мне больше всего интересно. Надо, конечно, знать голландский, иначе ты не понимаешь, что происходит же. И пришлось бы снимать с каким-нибудь соавтором голландцем. Я с врачами здесь по-английски общаюсь, но не будут же они говорить между собой по-английски.
Мужа в соавторы.
А?
С мужем, снимать.
Да не, ну… Алл! Я не могу снимать сейчас. Это вообще не вопрос. Давай эту тему оставим. Окей?
Да. Да.
У мужа, во-первых, есть своя работа, свои дела, еще не хватало ему со мной снимать. Во-вторых, я не могу снимать! Я инвалид, блядь! (Плачет) Я не смогу никогда больше снимать кино, давай не будем больше про это говорить! Пожалуйста! (Плачет)
5
Скажи, Даша. А «Лимузин». Показывали за границей где-то? В Голландии вот.
Извини, что я … У меня просто часто, ну…
Извини ты меня.
Не истерики, а такие, эти.
Извини ты меня. Извини ты меня, пожалуйста.
Срывы.
Я хотела спросить, показывали ли «Лимузин» где-то, кроме России.
Да, показывали.
6
Секундочку. Одну секундочку. (Хайсу) А какой для менее жирной кожи? В смысле, жирнее? (Пауза) У меня руки сохнут, короче, трещины прямо в пальцах. Кошмар.
Ты начала говорить про поиски денег, то, что было в середине фильма, когда вы начали искать деньги.
Да. Да. У нас никогда… никого не было. Была оператор с самого начала, Аня – слава богу, я ей по-прежнему очень благодарна. И больше никого. Я ж не знала вообще ни про гранты, ни про Госкино, у меня не было вообще идей, где взять деньги. Ну и я озадачилась, подумала, что тема ничего такая, что фильм может быть интересен международной аудитории, не только нашей, и что надо искать деньги, короче, за бугром. У нас ведь непонятно, дадут, не дадут, непонятно, как это делать, я слышала эти страшные истории, что грант хрен получишь, надо, чтоб были связи, как-то так. И как раз я в это время была на фестивале «Послание к человеку» с «Луной в Близнецах», там был небольшой тренинг-питчинг. Скорее, рассказ про то, как бывает и какие есть способы получить деньги… Там был такой Туе Мюллер. Он известный документалист — эксперт, вернее. Он сам не снимает. И он нас там учил. А, мы должны были, чтобы на этом тренинге оказаться, подать заявку: написать, о чем кино. Туе нас учил потом коротко питчинговать. В общем, о «Лимузине» надо сказать буквально в двух словах, о чем кино, да? И это оказалось самое сложное, я никак не могла понять, о чем у меня кино, я сняла к тому времени уже 60 часов материала и все, блин, никак не могла понять. (Смеется.)
Дальше Туе назвал нам несколько питчинг-форумов, которые могли бы быть нам интересны, полезны. Например, такой European Forum (видимо, имеется в виду The East European Forum – прим.), где как раз ждут восточно-европейское кино, включая Россию и бывшее советское пространство. И вот я туда подала заявку, там нужно было объяснить, как ты это визуально будешь решать, кино свое, и еще смету, и еще финансовый план. На финансовом плане я сломалась, написала Туе Мюллеру: что это? У меня ни копейки денег, какой такой финансовый план?! Туе научил меня быстро и это делать. Оказалось, финансовый план про то, где ты собираешься брать деньги и как ты планируешь их достать, у кого… Ну и все, подала я эту заявку. Записала продюсером Разбежкину. (Смеется) И вдруг нас взяли, позвонили и сказали – приезжайте. Ехать надо было как раз с продюсером. Марина сначала не особо горела, но потом поехала. Отправились мы питчинговать. Получили приз за лучший питч. А приз состоял в том, что мы попадаем на питчинг IDFA, это самый крутой питчинг вообще. И вот там уже мы и нашли деньги. То есть познакомились с людьми, которые дали деньги на фильм, проявили интерес. Но до момента, когда они фактически дали деньги, с момента интереса этого, прошло, наверное… пара лет.
Получается, что кроме того, что ты режиссер, ты еще продюсер.
Я была продюсером с точки зрения организации процесса и добывания иностранных денег, но Разбежкина все-таки получила грант Минкульта, так что она — полноценный продюсер. Я скорее исполнительный.
Вот скажи. Режиссеру нужно этому учиться? Желательно?
Кому что нужно, каждый решает для себя сам. Но вообще это довольно удобно, если ты умеешь. Другое дело, что я не хотела бы никогда больше этим заниматься сама. Потому что или ты ищешь деньги, или ты снимаешь кино
Мешает то есть.
Мешает. Очень мешает. Поэтому лучше, если это делает кто-то другой. Но допустим, понимать в этом чуть-чуть, чтобы ты как бы не полный лох, неплохо. Понимать сметы, понимать свой бюджет, хотя бы иметь представление о том, из чего он состоит, что сколько стоит. Где и как брать деньги. В моем случае просто так получилось, не было других вариантов. Я владею языком, и мне пришлось всем этим заниматься. Я не хотела, я терпеть не могу все эти письма, ведь нужно о себе напоминать периодически, спрашивать: че там? как? Потому что они не то чтобы когда говорят «нам интересно» — открывают чемодан и дают тебе денег. Часто бывает, что «мне интересно» от западных продюсеров ничего не значит.
Угу.
Поэтому на самом деле я бы всем советовала работать с продюсером, если таковой есть. Это легче. Режиссер и продюсер — это две параллельные задачи, совершенно разный настрой головы и… Нет, мешает, мешает. Я начала снимать когда? Весной, в марте. Вот, а в декабре я узнала, что болею. И с января начала лечение. Операции, химии. То есть я не могла все время снимать, когда я хочу. Я же лечилась изначально в Голландии, я ездила в Москву на три недели, у меня раз в три недели была химия, а в промежутках я снимала кино (смеется) – и летела обратно. И короче… Что я говорила? Потом, когда у меня закончилось лечение, я вернулась окончательно домой, я где-то год не прикасалась к фильму вообще, все пыталась разобраться с деньгами, найти продюсера западного, чтобы фильмом занимался он, а не я. Ну как-то так. У меня еще были определенные проблемы с концентрацией, не сразу ты можешь все очень ловко делать. Соображаешь все хуже какое-то время. Ой, нет, плохо это. Продюсера, ищите продюсера.
7
Я вообще с самого начала поняла, что самой мне – самой, с камерой — нельзя снимать, особенно на ЗИЛе, там такая фактура… ну то есть я просто все испорчу. Снимаю сама я паршиво. С Мариной мы это обсуждали. И она сказала: обязательно надо, конечно, с оператором. А оператор наш нашелся случайно: я показывала «Луну в Близнецах» в каком-то клубе, кафе, забыла, как оно называется. Не суть. После фильма была долгая дискуссия, и там девушка одна спрашивает: а вы всегда хотите без оператора работать, принципиально? (Смеется) Я ей: нет, я мечтаю с! Просто пока мы у Марины учились, было нельзя — ты это знаешь — с оператором. Но я довольно быстро поняла, что это не мое, снимаю я плохо и мне это не очень нравится, я не умею концентрироваться. И я сказала: да я мечтаю, чтоб у меня был оператор! Я хочу снять большой крутой фильм, полный метр, ла-ла-ла, и вот ищу оператора. И девушка эта говорит: а я — оператор. Фамилия у нее еще была Дашина. Аня Дашина. (Смеется)
Класс.
Она оператор, она закончила ВГИК к тому моменту уже какое-то время назад. Она сидела с ребенком, несколько лет не работала и хотела в портфолио… ей интересно было документальное кино. И она, в общем, себя предложила мне. Ну а я согласилась, естественно, а чего?
Даш, а как проверить, твой вообще оператор или нет?
На месте!
Не кастинг же.
Не, ну сначала поговорить, конечно. То есть бывает, что ты видишь сразу, что человек не твой настолько, что нет смысла даже вместе начинать работать. Такое может быть.
По разговорам просто?
Ну да. Мне кажется, у всех у нас… мы все понимаем сразу. Бывают люди, про которых ты думаешь не то чтобы «он ужасный», — но не твой, ну не можешь ты с ним общаться, не хочешь. Если такое есть, нет смысла и начинать. А иначе, если таких чувств не возникло, то только на месте в работе. Но мы довольно долго притирались, кстати, недели три, было сложно, я вообще понятия не имела, как работать с операторами, не было такого опыта. И я тоже не то чтобы сразу, знаешь, суперловко формулировала. Потом я научилась, но это был процесс.
Что такое «притирались»?
Ну мы начали специально не с самых важных вещей. Чтобы с такого проходного как бы, что-то вроде периода исследования. Завод большой, героев много, не со всеми было понятно, за кем следить, за кем нет, то есть в процессе это немножечко отсеивалось. Поэтому сначала мы поливали здорово. Вот. И притирались. Я выписывала прямо, отсматривала материал каждый день, выписывала очень дотошно все свои претензии. И Аня приходила такая очень ответственная вся ко мне, и мы разбирали. И так далее. Ну и там, на площадке, тоже пытались как-то… Я сначала все время за ней ходила, плотно, за камерой, а потом поняла, что это чисто физически даже не очень удобно. И я в том числе мешаю ей двигаться. В общем, как-то дурацки получалось. То есть я, грубо говоря, на шее у нее сижу и смотрю в камеру, в монитор. Мы там чего-то снимали… А! 8 марта там было. И я думаю, ну ладно, а че мне делать тогда? Когда перестала за ней ходить, у меня как бы было ощущение, что мне нечего делать вообще. Думаю, пойду покурю. Пошла покурила. Вернулась, Аня снимает. Я думаю, пойду еще покурю. Ну как-то я так растерялась даже. (Смеется) Потом стало понятнее, конечно. Но первая реакция была: я хожу чисто только покурить.
«Сначала я не знала, как работать с оператором, потом поняла». Как работать все-таки с оператором?
Никак. Не знаю, я не умею объяснить. Ну мы … нет… ну как, ставить задачу! Задачу я, естественно, ставила. И потом смотреть, насколько адекватно все твоему представлению: совпадает? Если нет, ты разбираешь материал вместе с оператором, делаешь свои замечания, в общем, так как-то. У оператора могут быть свои мысли тоже по этому поводу, вы можете даже спорить, у нас так было. Аня там просто снимала кучу красот, и я стала говорить, что специально красоты не нужны. Ну, там цветочки крупным планом или какие-то другие вещи. И вдруг постепенно вы друг друга понимаете, лучше и лучше, ну вот, собственно, и все. Это процесс просто. И потом, когда был второй оператор уже, Женя Курбатов, ты его, наверное, знаешь — это наш тоже. Тоже учился у Марины. Жене я ставила задачу только не выпадать из той стилистики, которую мы уже задали, чтобы не было две разных камеры. Ну, как… С оператором нужно с… не сродниться. С-с…
Сработаться.
Сработаться, да. И все.
8
Ну вообще я закончила Институт иностранных языков Мориса Тереза.
К кино ты не имела отношения.
Нет, никакого. Я всегда любила кино, но никогда не представляла, что стану режиссером. Но я также довольно быстро поняла, что не хочу быть ни преподавателем, ни переводчиком, хотя я работала и тем, и другим. Ну вот. Этим занималась. Потом я жила в Италии пять лет. Уехала туда к Хайсу, тогда еще не мужу, но потом мы поженились. В Италии занималась чем придется. Думала, на год еду, а в итоге мы там на пять лет зависли. Хайс там диссертацию писал, все никак не допишет, а у меня появилась работа в библиотеке. Там очень неплохая зарплата была. Правда, работа скучная… Но все равно, через какое-то время мы уже чувствовали себя как дома – наверно, год на третий. И даже был момент, когда думали вообще остаться там жить, но совершенно непонятно, что в Италии делать, там очень плохо с работой даже для итальянцев, а для неитальянцев еще хуже. Там доктор наук, искусствовед, ставит книжки на полки, ну куда это годится?
Ну и все, вернулись. В Москве, конечно, была масса возможностей. Но мне срочно нужна была какая-то работа. Пробовала заняться фрилансом, фотографией – увлеклась этим еще в Италии, фотографировала, работала ассистентом у фотографа. Но не пошло у меня это дело. Как-то не могла тогда я в фрилансе, не умела. Это я потом борзая стала, а тогда нет, я не представляла, как это я такая буду ходить, продавать свои фотографии куда-то.
Поэтому вернувшись в Москву, я не знала, чем мне заняться. Хотелось, чтобы это было что-то творческое, но что — я не знала. Поиск себя был довольно долгим, я угомонилась только тогда, когда поняла, что хочу снимать документальное кино.
Алло, алло. Зависло.
(Хайсу) Хайс, дашь еще сыру вот такого? Алло, да. Все мои друзья, когда я вернулась, работали так или иначе в рекламе, тогда был бум всего этого дела. Вот. В итоге я тоже туда попала, на канал ТВС. Это отделившийся от НТВ канал был, там Киселев… Не тот, который сейчас. (Смеется) Евгений который.
Короче, я там работала вместе со своей подругой лучшей в пиар-отделе – этот отдел промоутировал собственное производство канала, сериалы. Так и получилось, что меня занесло в мир кино. Я познакомилась с людьми, продюсершами разными, у них были свои проекты и… Канал закрыли потом, меня мотало, возила… кассеты на Мосфильм, на озвучку, это называлось гордо «постпродакшн-менеджер» (смеется). Пиаром занималась, организацией, в одном месте, другом. И потом вот одна моя знакомая, одна из тех продюсерш с бывшего ТВС, Катя, меня позвала – она затеяла документальный сериал «Диаспоры», получила на него грант от Министерства культуры. Идея классная, кстати: на каждую диаспору, каждую серию свой режиссер. По факту там все не очень удачно вышло, но было интересно. Я там была как исполнительный продюсер, то есть это все организовывала. Плюс еще рисерчинг, то есть исследователь. Я тогда еще не училась у Разбежкиной, не знала, что режиссеры должны искать себе героев сами, поэтому героев всем искала я. Это было очень интересно — намного интереснее, чем организовывать группу, искать звукорежиссера, какие-то микрофоны были нужны, я ничего не понимала в технике вообще. А искать героев — это было интересно. Я нашла на Ярославке белорусского гастарбайтера, искала корейцев по всей Москве, чтоб у них была фамилия Цой… Искала курдов и потом бегала от них — им не понравилось кино, которое о них сняли, они бегали за нами, а мы с режиссером боялись, что нас прирежут. В общем, это было интересно, мы сняли четыре серии: про корейцев, белоруссов, курдов и армян. Режиссеры Брашинский, Хлебников-Германика – это про белорусса, Параджанов и такой Литовец Сергей – он раньше оператором был, потом стал режиссером.
Короче, пока я с ними работала, я поняла, что неправильно они все делают, не так они снимают доккино, неправильно работают с людьми, а я, короче, знаю, как лучше. (Смеется) И я хочу снимать сама. Вот, собственно, тогда я это осознала.
У меня как раз появилось время и деньги, чтобы учиться очно, но очного курса у Разбежкиной тогда не было, 2008-2009 год — был последний из заочных курсов. Таким образом, Марину мы видели за весь год три раза: на первой сессии, на курсовой и на дипломах. У нас не было никого, кроме Разбежкиной, никого из ваших преподов клевых, я вам завидую страшно. А мы все делали сами, общались виртуально, был закрытый форум, куда мы выкладывали свои эти задания, обсуждали друг друга. Все всех обсуждали, ну и Марина там комментировала, все трепетали, что там она прокомментирует, как ты сделал. (Смеется) Поэтому… че поэтому? Ничего, короче. Вот так вот мы и жили. И вот так я пришла типа в кино.
9
Мне одна девочка с нового курса Марины написала. Я тебе прочту. «Очень хочется внутренний критерий, четко его слышать, или хотя бы как-то, а не колыхаться и шататься под воздействием всех мнений».
Тут только сам. Ну в смысле… Мнений не надо слишком много спрашивать, тогда ты действительно начинаешь теряться. Надо себя ограничивать в этом. Потому что они могут быть разные. Я помню, я как раз запуталась в монтаже с «Лимузином», я переделывала, я спрашивала мнения, люди говорили разные и разное, и все говорили что-то интересное. В чем-то это совпадало с тем, что я хочу, в чем-то нет. Но потом я поняла, что надо это дело прекращать, потому что вместо помощи… заходишь в тупик. Так что не надо колыхаться, надо поменьше спрашивать. Ну, чуть-чуть спрашивать, но вовремя остановиться. И чувствовать четко, что ты хочешь. Ну, от кино, которое ты снимаешь. То есть может быть, ты не можешь это сформулировать, как у меня было, но ты хотя бы должен это на уровне интуиции чувствовать, что это не то, например. Хотя бы от противного.
Это, видимо, тот самый внутренний критерий, о котором человек пишет. «Очень хочется внутренний критерий».
Он должен просто быть. Или сформироваться должен. Советовать, как его приобрести, невозможно. (Пауза.) Вот понимание, что я хочу снимать документальное кино, у меня было совершенно четкое. До того, как я пришла к Разбежкиной. И за время учебы оно не изменилось.
А что изменилось?
Да ничего. Ну… ничего не изменилось, собственно говоря. Просто без того, что я к ней пошла, я бы никогда не начала историю с кино, стопудово. Даже не то потому, что не было опыта, но… Короче, сама бы я не начала. Есть люди, которые могут и сами что-то делать – а я поняла, что мне надо пойти учиться, и я хотела именно к Марине. Я с ней знакома была, нас познакомила Лера Германика, она мне про нее много рассказывала, мы ездили к Марине показывать фильм, который мы сделали, про белорусского гастарбайтера. Ну а «критерий». Не знаю. Я четко знала, что я хочу этим заниматься и больше ничего не хочу. Не хочу быть продюсером никаким. Хочу быть режиссером документального кино! Единственное, у меня было много сомнений, получится у меня в принципе или нет, смогу ли я. Ну тут как бы это… (Смеется) Ой, мы все там ужасно страдали, мучались: что Марина напишет, что скажет про наши несчастные задания.
Про что для тебя это всё оказалось? Школа? Всё?
…Марина совершенно замечательный преподаватель. Это ценнейший жизненный и человеческий опыт, ее школа. Мне там было очень интересно. Трудно, но и весело, и интересно, и трудно. И это было здорово.
(Молчит)
Был какой-то вызов, я люблю такие вещи.
(Молчат)
А так, про что все? Ну в общем, я… очень рада, что там училась. Про это. Не знаю.
Завидую вам, что у вас были всякие прикольные штуки типа Маноцкова, про ритм, Адоньева еще, это так… Вот я бы тоже еще поучилась. Я бы поучилась еще.
10
А о чем у тебя? Тема?
Ну вот. Обо мне. (Смеется)
А. Тоже о тебе? (Смеются)
Ты когда говорила про эго…
Муви! (Смеется)
Я немножко испугалась.
Популярный блин жанр!
Думаю о кино, короче.
Но слишком долго не думай. А то, правда, устанешь думать и тебе станет неинтересно его снимать.
Да вот и я тоже думаю, что не надо думать.
Да, не надо. Не затягивай. Кино надо не пересидеть.
Постараюсь не.
Текст: Алла Максимова
