«Афиша+» поговорила с воронежским режиссером-документалистом Диной Бариновой о фотографиях с помойки, непридуманных городских историях и о том, почему ее ученики должны быть похожи на Волка из «Красной Шапочки».
Она подслушивает разговоры в торговых центрах, маршрутках, подворотнях, сочиняет вызывающие стихи; она снимает свои прогулки с выдающимися российскими литераторами, фотографирует живую городскую реальность, ученики называют ее «просвещенной» и «широковзглядной», сбегают на ее занятия из дома и боятся, чтобы консервативные родители, не дай бог, не познакомились с ней. Она молода, красива и талантлива. Ее документальный фильм «Прощеный день» о семье слепых из Углянца был показан на авторитетных мировых и отечественных фестивалях документального кино и телеканале «Культура». Мы пообщались с режиссером-документалистом, преподавателем воронежской студии экранного творчества «Телескоп» Диной Бариновой.
— Дина, думаю, что для многих, кто знаком с тобой не понаслышке, ты кажешься чертовски разносторонним творческим человеком: снимаешь документальное кино, учишь этому подростков, фотографируешь, пишешь стихи, рисуешь картинки, участвуешь в благотворительных проектах и творческих конкурсах, тебя обожают в воронежской творческой среде, а ты сама — ходячее доказательство того, что если жить с распахнутым сердцем, не закрываться от жизни со всеми ее чудесами — Вселенная обязательно отреагирует. Все это на взгляд со стороны очень похоже на счастье. А ты можешь назвать себя счастливым человеком?
— (Смеется.) Ааааа… (Пауза.) Сейчас слезы польются из глаз… (Пауза. Вздыхает. Смеется. Долгая пауза.) Можно следующий вопрос? Потом, может, вернемся к этому… Я просто не нахожу слов пока.
— Давай слегка коснемся твоего пока не далекого прошлого. Мы познакомились с тобой в 2011 году — к тому моменту ты 3 года как выпустилась с журфака ВГУ, меняла работы, активно фотографировала для информационных порталов и для себя культурные события Воронежа, документируя насыщенную интересными событиями реальность и вертящихся на ее орбите творческих людей. В августе 2011 года ты участвовала в творческом конкурсе «Культпоход», где познакомилась с Алисой Апрелевой, рассказавшей тебе о московской Школе документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. В этой школе еще и можно бесплатно учиться, выиграв грант, что ты успешно всем и продемонстрировала. Скажи, а до этой точки отсчета чем для тебя было документальное кино, с чего все началось? Можно ли сказать, что в какой-то степени фотообъектив привел тебя в мир документалистики?
— Мне кажется, все началось с того, что в детстве я очень часто болела и все время смотрела в окно. И в какой-то момент поняла, что знаю много подробностей о каждом из соседей, а что не знаю, домысливаю. Вот я вижу: идет пьяненький сосед, иногда спотыкается, иногда даже падает, я знаю, во сколько он возвращается, и что жена его иногда не пускает. Меня это все ужасно интересовало — почему он пьет, почему он с тортом идет, наверно задобрить хочет, и так далее. Мне очень нравилось наблюдать. Потом был большой интерес к фотографии. Мой папа увлекался в молодости фотосъемкой, и я помню эти детские волшебные ощущения: ты сидишь в темной ванной под какими-то там специальными осветителями, что-то колдуешь вместе, и вдруг картиночка в тазике начинает проявляться — это такое очень счастливое воспоминание, как мы с папой делали снимки.
Я жила в доме, где было одно из первых, наверно, в Воронеже, фотоателье. Часто оттуда выкидывали кучу фотографий, не знаю, почему, может быть, их не забирали, может, случайно печатали лишние, снимки не были бракованными. И я, как такой помоечник, все детство поглядывала, а что там в мусорке, и очень много всего интересного там находила, и натыкалась на эти стопки фотографий. Замерев от восторга, вцеплялась в них и разглядывала. В голове проносились истории: кто эта женщина красивая и почему она стоит там на берегу реки, березу обняв, и кто её снимает? Я даже море первый раз увидела на этих выброшенных фотографиях — не такое, как на картинках, а бурное, живое. До сих пор где-то в чемоданчике лежат эти снимки чужих, не известных мне людей.
Потом меня увлекла репортажная фотография, мне нравилось попадать в такие места, куда я сама бы никогда не дошла. Когда, например, посылали на репортажи в странные дворы, где проходил какой-то праздник, я думала — это какое-то безумие, абсолютно абсурдное событие, невероятные типажи, уже прямо кино какое-то начиналось… Сначала я подумала — как жаль, что нужно сделать всего один кадр, мне бы так хотелось сделать серию, потом я подумала — а что серия, вот бы попробовать про них фильм снять, хочу, чтобы было слышно, как они разговаривают, высмаркиваются и чихают, чтобы было видно, как они странно прихрамывают… Тогда я пришла к выводу, что мне становится мало фотографии, хотя сейчас думаю, что и одна фотография может быть абсолютно законченным полноценным произведением — целым фильмом. Но тогда мне очень захотелось движения какого-то.
— Воронеж сейчас — модная тема для творчества: выходят азбуки, бродилки, ты никогда не думала издать альбом своих фотографий Воронежа? Не исключено, что под такую благодатную тему правительство охотнее выделит финансирование…
— Думала. Но у меня, видимо, то ли сил на это не хватает, то ли времени. А может и желания сильного нет на самом деле. Когда хочется что-то привезти друзьям из других городов, понимаешь, что фантазии особо разгуляться негде. Котенка (с улицы Лизюкова — прим. ред.) я могу привезти только в качестве стеба — в золоченой рамке, с ужасной лепниной, просто чтобы посмеяться. А свои фотографии с задорными воронежскими бабульками и их собаками я бы, может, и отвезла друзьям. Но мне сейчас больше нравится подслушивать за городом — в магазинах, на рынках. Периодически записываю эти диалоги, монологи.
— На что записываешь?
— Когда успеваю — на диктофон, когда нет — в «заметки» телефона быстро набираю. Получается такой вербатим. Это круто, когда ты подслушиваешь какой-то маленький диалог, а в нем что-то большее, чем просто 2 минуты разговора очень колоритной пьяной женщины с водителем: «Открой, б***ь, дверь, выпусти меня, верни мне, сука, деньги!». Она говорит это с добротой, ей хочется общения. Он кричит ей: «Ты сейчас посредине остановки выйдешь, б***ь, я тебе ничего не верну!» А она ему ласково: «Ты мне верни изначальное, котёнок!». Ты будешь сидеть писать пьесу и специально не придумаешь такого никогда. Или взять разговоры кассирш — я их обожаю, у меня даже есть один любимый «Центрторг», куда я захожу по дороге домой из «Телескопа», и пока делаю вид, что выбираю зубную пасту, слушаю, что сегодня у них произошло. Кто согласится издавать такое и выделит на это деньги? (смеется).
— А если выпустить эти подслушанные разговоры вместе с твоими стихами и другими литературными опусами? Ведь наверняка уже на целую книжку хватит.
— Ну вот Денис Булавинцев с Леной Дудукиной издали только что книжку «Между небом и асфальтом». Еще летом Денис меня попросил написать что-нибудь про город, я ему говорю: «А можно я тебе дам свои невыдуманные городские истории, которые я записываю? Они, может, даже лучше стихов — для меня они и дороже стихов». Денис почитал, и сказал: «Знаешь, нам такое не подходит» (смеется). Видимо, народный язык без купюр — это перебор для них. Когда финансирует государство, это немного сковывает.
— В 2012 году ты выиграла грант на бесплатное обучение в Школе документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова, где и проучилась полтора года. Скучаешь по тем временам? Следишь ли за новыми проектами Школы, работами новых и бывших студентов?
— Да я вообще маньяк в этом смысле. Мы постоянно на связи, я часто приезжаю в гости — на показы, питчинги (презентации будущих кинопроектов с целью нахождения инвесторов — прим. ред.), защиту дипломов. Я не то, что скучаю, я тоскую, постоянно переписываюсь с ребятами. Надо мной смеются и шутят, что я здесь школу открыла, чтобы мне было с кем поговорить в Воронеже (смеется). Да, тут я себе взращиваю молодое племя, которое — ура — удалось свозить на «Артдокфест» (крупнейший отечественный фестиваль документального кино) и познакомить с их документальной бабушкой и своими друзьями.
— В 2013 году ты выпустила фильм «Прощеный день», и тут понеслось… Участие в самом престижном в мире фестиваля кинодокументалистики IDFA, который называют «Амстердамскими Каннами», «Артдокфест», получение спецприза жюри на Московском фестивале короткометражных фильмов «Дебютное кино», в следующем году ты едешь в Будапешт на фестиваль документального кино… Работают ли сейчас те связи, которыми ты обросла, будучи участницей таких крутых форумов? Насколько необходимо молодому документалисту прокатывать свои работы на фестивалях?
— (Вздыхает.) Ох… Наверно, для всех по-разному. У меня не так уж много было фестивалей, но мне хватило. Это на самом деле и выматывает тоже… Конечно, нужно участвовать. «Артдокфест» — это уже совсем родной для меня фестиваль. И то, что меня знают по «Прощеному дню», наверное, помогло тому, что мои ученики попали на этот фестиваль. Когда я летом в порыве наглости написала что-то вроде: «Манский (российский режиссер документального кино, продюсер, президент фестиваля „Артдокфест“ и Национальной премии в области неигрового кино „Лавровая ветвь“ — прим. ред.), мои дети круче всех, и Вы всю жизнь будете жалеть, если их не возьмете», он не подумал, что это какая-то совсем уж сумасшедшая, он знал, что это пишет Баринова. По поводу европейских фестивалей — конечно, очень интересно посмотреть, как это вообще происходит. Про Амстердам я уже рассказывала много раз, конечно, мне было очень важно приехать туда, хотя я ехала в очень горьком настроении: моя подруга разбилась на машине, в моей семье была очень тяжелая ситуация. Разбежкина просто выпихнула меня пяткой в эту поездку и сказала, что мне нужно на время обо всем забыть и развеяться. И вот в Амстердаме — сидишь в этом огромном, как музей, кинотеатре, с невероятными витражами, твой фильм на экране, люди встают, аплодируют, и думаешь «Е-мое, я, маленькая как спичечная головка, Дина Баринова из Воронежа, и тут такое». Ты понимаешь, что никаких границ вообще нет, что ты можешь вдруг взять и снять фильм, и попасть на самый крутой фестиваль, со всеми там перезнакомиться и чувствовать себя спокойно. А Будапешт — это вообще была любовная история. Фестиваль проводился в первый раз, видимо, поэтому нас там просто ублажали, и мы катались как сыр в масле. Замечательный был фестиваль, часть картин была из IDFA — обычная практика, когда работы, которые «выстрелили» на одном фестивале, продолжают плавно передвигаться по остальным. Начинается все, как правило, либо с IDFA, либо с DOK Leipzig, туда все стремятся попасть: считается, если премьера там, то потом более мелкие фестивали тебя будут на лоскутки рвать.
— А возможно ли с картиной, которая каталась по фестивалям документального кино, потом приехать на более масштабный форум — где есть и игровое кино, и документальное и много других категорий?
— Я не знаю, на самом деле. Я даже путаюсь, какие из фестивалей многопрофильные, кажется, у «Кинотавра» есть номинация. Меня на такие фестивали не звали, и сама я туда не стремилась. Я вообще в этом отношении очень ленивая. Бывало так, что меня буквально упрашивали отправить фильм на один крутой фестиваль, а я взяла и забыла это сделать в последний момент, и мне потом было жутко стыдно. Меньше стихов писать наверно надо (смеется).
— Ни в коем случае, стихи твои тоже хороши. А сейчас ты над чем работаешь?
— Над фильмами своих учеников (смеется)! И над документальным проектом «На ходу», который совсем недавно открылся на сайте Школы Марины Разбежкиной моей работой — тремя прогулками с замечательным поэтом Дмитрием Воденниковым.
— Можно сказать, что это твой второй фильм?
— Да нет, это скорее проект, я бы не назвала это фильмом, это всего лишь 3 прогулки с ним, 3 дня, даже неполных.
— Прогулки слеплены в какой-то единый хронометраж?
— Нет, мы наоборот решили разделить на три части, чтобы было проще смотреть. Продолжительность каждой прогулки примерно 25 минут.
— Расскажи немного про этот проект.
— В 2013 году мы с однокурсниками должны были выступить с целым блоком таких работ-прогулок, но из них к тому времени никто не загорелся этой идеей. Получается, что я ждала, пока студенты нового курса Разбежкиной наснимают прогулок с известными людьми — для них это уже было обязательное задание. Изначально Марина Александровна это назвала «Разговор с кумиром», но мы все плевались и говорили — «Кумир, ну что это, мы сами себе голова». Как бы то ни было, мы снимали интересных и важных нам людей — бродили с ними, спотыкались, путались, нервничали, кругом жужжали машины… В этом есть что-то такое… (думает)… очень беззащитное и настоящее. Будут работы, которых я очень жду.
— Много их в общей сложности?
— Я думаю, будет много, поскольку проект задуман как постоянная рубрика, своего рода документальный сериал.
— То есть уже сейчас можно смотреть твои прогулки с Воденниковым?
— Да. Потом будут прогулки с Петром Павленским. Не знаю, можно ли раскрывать секреты. Наверно, можно: я лично очень жду прогулку с моим любимым мужчиной… Сейчас, вспомню, как его зовут (смеется). Кого я летом поцеловала на Платоновском фестивале? Юрий Арабов, вот! Я сама очень хотела с ним поговорить, но в итоге это сделал другой человек, и я очень жду этой работы. Это будет круто.
— Это зарисовки и нынешниих студентов Школы, и выпускников?
— Да, причем Разбежкина готова принять и опубликовать на сайте любые достойные работы вообще любого человека, который добьется прогулки со своим героем и сделает видео.
— Даже так? То есть приходит человек с улицы и говорит — «Вот я тут сделал ролик…
— … с Путиным, возьмите, а?» (смеемся)
— У тебя, насколько я помню, была уже прогулка с Умкой?
— Да, и прогулка с Умкой, и, надеюсь, с Линор Горалик тоже войдут в этот цикл. Есть еще несколько людей, с которыми я бы хотела погулять, хотя это не так уж легко на самом деле: и снимать, когда не видишь, куда идёшь, и монтировать потом — стыдно за глупости, которые ты говоришь, потому что жутко волнуешься — и согласовывать с героем.
— Для этих прогулок заранее же продумывается место, вопросы, или все спонтанно происходит?
— По-разному. Изначально хотелось, чтобы место было значимым для человека. С Дмитрием Воденниковым мы гуляли везде, просто потому, что он с шагомером по Москве ходит по 10−15 км в день, столько по парку не накружишь, мы отшагали пол-Москвы. А с Линор Горалик по-другому получилось: у нее было очень мало времени, на улице дул сильный ветер, я понимала, что он испортит запись, и мы после презентации ее книжки ходили внутри здания. Это было в Воронеже. Я давно мечтала с ней поговорить и поняла, что, пока Линор здесь, надо её хватать и уносить в берлогу, снимать в любых условиях.
— В одном из интервью ты призналась, что в списке твоих потенциальных героев для фильмов есть Аркадий Давидович, Валерий Исаянц и прочие воронежские фрик-персоны. С кем-то из них сложились какие-то документальные истории?
— Я только недавно вспоминала об этом. Может быть, Давидович тоже прочитал то мое интервью, но когда мы с ним перед новым годом встретились на одном вернисаже, он подошел ко мне, взял за руку, и сказал: «Дина, я конечно, живучий, но не вечный». В тот момент я подумала — «Дина, ну какой позор, просто начни, иначе потом тебе будет совсем стыдно и плохо». Вот приедет ко мне скоро переходник для микрофона на камеру, и я наведаюсь к Давидовичу. Но не хочу ничего обещать, а то потом в очередном интервью меня спросят, а я отвечу — «Да, как и десять лет назад, я до сих пор ничего не сняла, но все еще думаю, все еще собираюсь» (смеется).
— А фильм-концерт не хотела бы снять? У тебя ведь уже много отснятых выступлений воронежских групп и не только, про полноценный фильм не думала?
— Недавно Марина Александровна сняла фильм-концерт «Униженные и оскорбленные» (кантата Алексея Сысоева) — завораживающее трехчасовое зрелище. И на этой волне у меня тоже возникла идея… (Пауза.) Но я не могу ее сейчас рассказать, а то точно ничего не сделаю (смеется).
— Давай теперь про учеников поговорим. Как ты вообще пришла в «Телескоп»?
— Это одно из немногих для меня в Воронеже «намоленных» мест: студию эту открыли мои очень близкие друзья — Лена Волкова и Сережа Болгов. Это была мечта их жизни, и они ее воплотили. Потом они ушли отсюда, я уехала в Москву. Когда я поняла, что временно (или не временно) возвращаюсь в Воронеж, осознала, что мало где смогу работать здесь, очень мало кому смогу и захочу подчиняться. И пришла в «Телескоп».
— Сейчас у тебя уже вторая группа учеников?
— Да. Но это скорее курс.
— Первый курс начал учиться в марте 2015 года, и уже в конце июля состоялся показ их работ. Правильно я понимаю, что эти же работы в декабре поехали на «Артдокфест»?
— Да.
— Ты продолжаешь контактировать с выпускниками твоего первого курса?
— Да, большинство ходят на занятия.
— То есть, из тех, кто по-настоящему занимался, никто не бросил документалистику?
— Ну, кто-то ушел из-за расписания. Если говорить твоими словами — да, те, кому действительно было интересно, за редким исключением, продолжают ходить.
— Сколько сейчас у тебя учеников?
— Не знаю.
— Больше групповых занятий или индивидуальных?
— Уже непонятно. Официально 50 на 50. Когда они только начинают заниматься — больше групповых, потому что я могу всем рассказывать и показывать, на чьих-то ошибках всем объяснять. Потом, когда они начинают совсем в свой фильм погружаться (а каждый ученик снимает свой фильм) — мне проще уже индивидуально заниматься или очень маленькими группами, так как каждому важно свои вещи понять. Продуктивнее, конечно, индивидуальные занятия, когда ты погружаешься именно в этот фильм, в этого человека.
— Возрастная категория твоих учеников не изменилась — это по-прежнему подростки от 13 до 18 лет?
— Ну да.
— Практически год прошел с того момента, как ты открыла курсы документального кино при студии «Телескоп» — что изменилось в твоих ощущениях от себя как педагога? Если сравнить то, что было вначале, и сейчас.
— Первые, которые что-то сделали, превратились в друзей, можно сказать. Им уже ничего не нужно долго объяснять, приходит, к примеру, Шиба (Дарья Шибанова, 15 лет — прим. ред.), включает запись, а я удивляюсь — «Даш, как ты так хорошо снимаешь?» Она — «Ты же сама говорила, что вот тут так надо, тут — так». Приятно, что не в черную дыру, не в какую-то пустоту ушло, а впиталось, и Дашка сама уже может кому-то рассказать, как это лучше сделать.
С новыми учениками у меня вначале обычно паника начинается, но потом постепенно они становятся своими, вместе переживаешь какие-то сложности. Все это очень сближает. Помогают ли наши личные отношения кино или вредят — я пока толком не могу понять. Видимо и то, и другое, по очереди.
— А как подростки попадают к тебе? Это сарафанное радио? Где об этом рассказывается?
— Я стою и раздаю листочки (смеется) — «Секта имени Дины Бариновой». Сарафанное радио — тоже. Как правило, за одним человеком тянутся его друзья, потом друзья друзей.
— А самые первые ученики откуда взялись — они уже занимались до этого в «Телескопе»?
— Некоторые да, занимались.
— А остальные пришли, что называется, с чистого листа, не зная ничего о документальном кино? Что их привело?
— Это у них, наверно, надо спрашивать. Кого-то, как ни странно, родители привели. Кого-то я сама пригласила, заприметив на одном анимационном проекте, который проходил в «Телескопе». Все эти ребята оказались молодцы.
— Кстати, про родителей. Дети наверняка же делятся с тобой своими переживаниями, их родители по большей части поддерживают интерес своих чад к твоим занятиям или считают их мимолетным увлечением?
— Некоторые родители настороженно ко мне относятся: что это, мол, за Дина такая, у которой ты дни и ночи проводишь, что это еще за кино, да к тому же и документальное? Другие вообще не спрашивают, куда их дети ходят. Был сложный момент — Марина (Марина Козинова, 15 лет — прим. редакции) сняла довольно жесткий фильм про своего отчима, маму. Я волновалась, что если они увидят фильм, то либо очень сильно расстроятся, либо запретят показывать где-то. В итоге все хорошо прошло, они посмотрели фильм и сказали: «А мы ничего так», хотя Марина сняла действительно откровенные вещи, да еще про свою семью. В общем, все как-то успокаиваются под конец.
Даже Шиба, которая говорила мне в прошлом году, что она ни при каких обстоятельствах не будет снимать свою семью, потому что это просто «табу-табу» и «никогда-никогда», в этом году сняла фильм про маму с ее же разрешения. Наверное, здесь действует закон, о котором нам на занятиях по режиссуре документального театра рассказал Михаил Угаров. Он сказал: «Запомните, у каждого человека есть тайна, которую он очень хочет скрыть, но еще больше он хочет эту тайну рассказать».
— Дина, а как попасть на твои курсы? Вот, скажем, прочитал человек это интервью и подумал: «Хочу, чтобы мой ребенок учился здесь».
— Подумайте дважды — ваш ребенок не будет прежним (смеется). В принципе, можно приходить и сейчас — приходить, писать, звонить в «Телескоп» или мне. Если кто-то очень хочет, я всегда пойду навстречу.
— Какие цели преследуешь, что хочешь от процесса учебы?
— Сделать так, чтобы дети все стали как Волк в «Красной Шапочке» — отрастили большие уши, большие глаза. Вот. Чтобы они лучше слышали и видели.
— А курсы бесплатные?
— Да.
— А ты получаешь за это…
— …да, баснословную зарплату, езжу на лимузине, катаюсь по заграницам, ношу берцы друга своего (смеется).
— Как часто проходят занятия?
— Я работаю официально 4 дня в неделю. По факту, я здесь постоянно нахожусь — то кому-то из детей что-то нужно домонтировать или срочно показать, то еще что-то.
— Как человеку, который не в теме, не тусуется, не крутится в пространстве «Телескопа» в частности и кино в целом, вообще узнать, что есть такие документальные фильмы, которые снимают подростки из Воронежа? На каких сайтах их искать?
— Надо начинать тусоваться и вариться с нами, дружить с моими учениками. Даже когда мои друзья спрашивают, а где посмотреть, я говорю: напиши Насте, пусть сама скидывает тебе ссылку. Дело вот в чем: если документальная картина претендует на какую-то фестивальную жизнь, то ее запрещено выкладывать в открытый доступ, считается, что тогда фильм уже не первой свежести, а фестивалям очень важно, чтобы премьера состоялась у них. Поэтому либо по дружбе скидываются закрытые ссылки, либо — подождите два года… Не знаю, как сложится фестивальная судьба у моих детей, но пока их зовут на спецпоказы. На сайте Школы Разбежкиной и Угарова сейчас начинают публиковаться фильмы их выпускников. Есть довольно много картин в открытом доступе, просто надо знать, что искать, а чтобы знать — нужно быть в теме.
— Что из свежего актуального документального кино рекомендуешь посмотреть?
— Ой, ну сейчас я начну рассказывать, как я люблю кино учеников Разбежкиной, какое оно разное и прекрасное, потому что по большей части я за ним и слежу. Мне даже стыдно признаться, но когда я прихожу на какие-то крупные фестивали документального кино, то в первую очередь смотрю опять же работы студентов Разбежкиной.
— А зарубежные?
— Зарубежные тоже смотрю, что делать. Трудно это, тяжело, но приходится (смеется).
— По внутренним ощущениям, как тебе кажется, насколько ты задержишься в роли педагога? Если вообще об этом думаешь.
— Думаю, конечно. Это все начиналось как какое-то безумие, какая-то страсть, и я думала, что это, наверное, как в любви: пока будет гореть, я должна это делать. Когда перестану гореть, то все сразу же станет понятно и не будет смысла продолжать выдавливать из себя что-то, пытаться строить из себя педагога, я всего лишь человек, который этим живёт и поэтому, возможно, может дать детям что-то полезное. Пока вот так. А что дальше будет — не знаю.
— А что чаще всего хочется снимать подросткам, что их волнует? Семья?
— Тему семьи дала я, потому что меня это цепляет. Ну и их, видимо, тоже. Но это тяжелая тема. Недавно у меня был разговор с ученицей, обе чуть не рыдали. Она перестала верить в свой материал про семью, в который сильно верила я сама. Сказала, что это слишком тяжело и больно видеть, и она не понимает, про что этот фильм. В итоге я весь вечер думала об этом, потом написала ей длинное письмо, и мы нашли какое-то решение.
Ученики поначалу часто в растерянности, не знают, про что можно снимать, тогда я начинаю расспрашивать про их жизнь. Мы очень привыкли к мысли о том, что ничего интересного в нашей жизни будто бы и нет. Вот у Юли Фоминой есть сестра-близнец, но она не хочет снимать ни про себя, ни про нее. Она 17 лет живет со своим близнецом бок о бок и не видит здесь никакой особенной истории. А для меня это восторг, в том числе и визуальный: две девочки абсолютно разных характеров, но одинаковы внешне!
Или начинаешь спрашивать учеников про друзей, что у них происходит, узнаешь, что вот эти разошлись, те влюбились друг в друга и собираются из дома сбежать, и я говорю: воооот! чем не повод начать снимать? А они удивляются — че, правда? Шиба с Жучей (Даша Шибанова и Настя Жукова) до последнего момента не верили, что их фильм кому-то может быть интересен, а я вижу в нем такую расплескивающуюся витальность, это ощущение жизни, которое только в 15 лет и может быть, когда ты весь навзрыд, тебя несет… Да ты ради этого ощущения только и будешь смотреть такое кино, которое вроде бы и бесхитростное, и плохо смонтированное, допустим, а на самом деле оно прекрасно и в чем-то, может быть, даже круче, чем какие-нибудь технически выверенные вещи. Подростки ничего не боятся, потому что не знают, как надо, не смотрели ни одного документального фильма в своей жизни. Поэтому ты им говоришь: просто бери и снимай.
— Как ты считаешь, интерес к документальному кино растет со временем, или наоборот? Есть какая-то динамика?
— Не знаю, как в мировом контексте, но, мне кажется, у нас сейчас очень большой интерес к документальному жанру, и не только в кино. Есть героический Театр.док, который после всех притеснений и переездов стал еще более популярным. Есть театр «Практика». Есть «брусникинцы» (курс молодых актеров театрального режиссера Дмитрия Брусникина, он как Марина Разбежкина для документалистов), которые недавно поехали на поезде во Владивосток, семь дней туда, семь обратно, чтобы собрать материал для документального спектакля. Игровое кино часто пользуется приемами документального — когда как бы «с руки» снято, когда вместо актеров зовут сниматься обыкновенных людей.
— Часто зритель идет на кумира — вспомни, как люди повалили на документальный фильм про Кобейна. Как ты к такому кино относишься? Тебе понравился этот байопик?
— Да, я за последнее время три таких фильма посмотрела — про Летова, про Эми Уайнхаус и «Кобейн: чертов монтаж». Я рада, что такие «кассовые» документальные картины есть, хотя у меня возникали некоторые претензии при просмотре, все они перекрывались в конечном итоге благодарностью за то, что я все равно свое что-то важное оттуда взяла. Мне показалось, что в фильмах про Эми и Курта есть очевидные манипуляции (это при том, что я очень добрый зритель, мне кажется), перегибы, когда режиссер все тебе разжевывает, пытается вложить в твою голову единственно верное, на его взгляд, понимание проблемы. Это раздражает. А так — хорошо, пусть ходит народ.
— А игровое кино успеваешь смотреть?
— Я вообще ничего не успеваю смотреть. Когда дети присылают мне какие-то фильмы, я говорю: «Отстаньте, я погрязла в ваших съемках, у меня уже кровь капает из глаз, когда я отсматриваю ваши километры материала» (смеется). Должен быть какой-то суперпраздник у меня, чтобы я села посмотреть что-то ради удовольствия. И я все-таки скорее буду документальное кино смотреть, чем игровое.
— Ты участвовала в благотворительном проекте музыкальной терапии Алисы Апрелевой — расскажи об этом подробнее, ты видела как это работает изнутри, снимала процесс, какие ощущения?
— Это был очень сильный опыт, почти на грани моих сил, уж не говоря про Алису. В конечном итоге мы сделали ролик про боковой амиотрофический склероз и людей, которые постепенно умирают от этого неизлечимого заболевания. Апрелева — первый дипломированный музыкальный терапевт в России и вообще человек уникальный и невозможно прекрасный, который развернулся от своей блестящей сольной карьеры в сторону музыкальной терапии и помощи больным. У нее была серия визитов в дома престарелых, хосписы, психоневрологические интернаты, онкологический научный центр на Каширке. Мы вместе ходили по всем этим местам, я очень много снимала, но какого-то фильма из этого делать не хотела, это был просто важный материал, который я хотела собрать Алисе для каких-то ее рабочих целей.
Возвращаясь к боковому амиотрофическому склерозу — у нас очень мало знают про это заболевание, очень странно оказывается медицинская помощь, и все покрыто туманом каким-то. В Москве есть группа людей, состоящая из врачей, волонтеров, координаторов, они ищут деньги на необходимое оборудование и делают все, чтобы помочь нормально прожить время, отпущенное этим больным. Я сама себе задавала вопрос, поможем ли мы кому-нибудь этим клипом, но на его премьеру в Москве пришло много народу, в том числе родственники тех героев, которые уже умерли. Они с благодарностью вспоминали наш визит, оказалось, что это было очень важно для них, я, признаться, не ожидала такой реакции.
— Это также важно для людей, которые не знают ничего об этом.
— Надеюсь, что да. Самый известный из таких больных — Стивен Хокинг, уникальный человек, который уже очень долго с этим заболеванием живет. Как правило, все быстрее заканчивается.
— А в Воронеже? Ты приглашаешь на благотворительные акции, концерты…
— У меня была навязчивая идея проводить уроки документального кино с подростками из онкологического отделения, я несколько раз туда съездила и поняла, что пока что у меня ничего не получается. Они абсолютно истощены физически: такие желто-серые уставшие дети, которые не хотят выходить из своих палат, а у меня не хватило сил их вывести, и я вообще сомневалась, имею ли я право это делать.
— Но сама идея еще жива?
— Она жива, но я должна придумать что-то другое, чтобы она осуществилась. Сейчас я скромно делаю им какие-то ролики с благотворительных концертов, если меня просят.
— Может, тебе нужна поддержка — человеческие ресурсы, силы какие-то, чтобы это начало реализовываться так, как ты хочешь?
— Ты имеешь в виду мои занятия документальным кино с больными подростками? В первую очередь мне самой нужно понять, как я могла бы строить эти занятия. Ребята там классные, я представляю, как бы они снимали друг друга даже в палате, и это было бы развлечением для них самих.
— Дин, а как ты оцениваешь культурную ситуацию в нашем городе на данный момент? Только честно — куда ходишь, что слушаешь, смотришь?
— (Пауза.) Да я никуда не хожу, ничего не смотрю (смеется). Куда вот Горшков Сергей Иванович ходит, туда и я хожу, вот. Или куда Митя Зорников — по музыкальной части. Я иногда очень сильно прячусь. Разве что к Лене Дудукиной могу прийти на презентацию, розу подарить и убежать обратно.
— Ясно. А не пробовала подавать заявки на гранты в наш департамент культуры, еще куда-нибудь?
— Однажды я написала заявку в Минкульт на документальный фильм про переводчиков — была такая мечта. Но там ничего не получилось: был ответ, мол, хорошая заявка, как только у нас появится дополнительное финансирование, мы конечно выберем ее, но на самом деле я думаю, это значит «нет, никогда». Хотела сделать картину про нескольких выдающихся переводчиков — про моего любимого Виктора Голышева, про Ольгу Седакову и еще про одну переводчицу — совсем старенькую, которую я хотела разыскать, она славится переводами «Алисы в стране чудес».
— Это Демурова, я ее обожаю!
— Да, она уже очень-очень в летах, я поэтому и заторопилась. Так вот, я писала в Минкульт через Разбежкину, просто Марина Александровна сама вся такая яростная и непобедимая, ни под кого не прогибающаяся, это, возможно, тоже сыграло свою роль, хотя кому-то из ее учеников дали денег, кажется. Но мне, в принципе, уже все равно, я поняла, что добывать деньги — это для меня очень сложно, можно даже не тратить на это время. Хочется делать то, что я делаю.
— 2016-й — Год кино в России…
— Наверно, в честь этого еще что-нибудь ужасное сделают помимо прокатных удостоверений и цензуры.
— То есть, ты ожидаешь одних ухудшений? (Смеемся.)
— Все будет хорошо, а потом мы умрем. Да я не знаю.
— Значит не ждешь интересных проектов от Года кино? А может, ты собираешься уже на какие-то новые фестивали в этом году, есть планы такие?
— Есть. В ближайшее время поедем с ученицей на международный фестиваль документального кино в Киев. Меня позвали с мастер-классом, а ее — показать свой фильм в специальной программе для детей и подростков. На мастер-классе покажу либо целиком фильм кого-то из учеников, либо нарезку из разных. Уже спросила, можно ли с матом, они сказали — можно, я обрадовалась (смеется).
Дарья Кобзаренко
Фотографии Евгении Небольсиной
Источник: Афиша+, дата публикации: март 2016г.
Материалы по теме:
- НА ХОДУ. Дмитрий Воденников. Часть 1
- Опыты любви и боли Дины Бариновой — интервью для сайта Razbeg.org
