Самый конец ноября, утро. За ночь, пока я еду из Москвы в Вильнюс, выпадает снег. Остановка нужного мне троллейбуса через площадь от автовокзала. У меня маленький черный чемодан на четырех колесах, скорее уже не снег, а дождь. В троллейбусе холодно. Я еду вниз от вокзала через центр, в район под названием Антоколь.
Башня Гедиминаса, мост Миндаугаса, детские воспоминания о городе и о языке. От костёла Петра и Павла длинная Антокольская улица. Мама встречает меня на остановке, и мы идем вверх к дому, Антоколь — это район на холмах. Чемодан стучится о кочки, еще и подниматься на 4 этаж без лифта.
Целую неделю в Антоколе я мёрзну: в доме закручивают отопление для экономии и батареи чуть тёплые. Укрываюсь тремя одеялами, сплю в узкой комнате, похожей на пенал, среди полок с отсыревшими книгами. Днём хожу лечить зубы, одну остановку пешком. Стоматолога зовут Миндаугас, к счастью, он не болтлив. Обратно тоже пешком, по темноте, во рту ещё не отошла заморозка. Странное одиночество Антоколя, холодок.
В один из вечеров заходит Видас. Видаса я знаю всю жизнь, вот совсем с тех пор, как себя помню, раньше он был женат на маминой лучшей подруге, в моём детстве мы всегда приезжали в Вильнюс к нему и жили в квартире его родителей, теперь родители умерли, квартиру продали, бывшая жена давно живёт в Осло.
Мы с Видасом пьем водку. Много. Я сижу в кресле, укрывшись пледом, пью и не согреваюсь… На следующий день просыпаюсь с ангиной.
Троллейбус номер два увозит меня из Антоколя к вокзалу. Снова снег, темно, в троллейбусе холодно, и мне кажется, что едет он очень долго.
Первого августа, уже в следующем году, мы курили на балконе, в Антоколе, в той же холодной квартире, с маминой подругой. За неделю до этого мама написала мне смс, что она в поликлинике, когда я приехала у неё в руках уже был листочек УЗИ, на котором можно было разобрать две огромные опухоли. Мы ели шаурму в кафе под крышей торгового центра «Гагарин» в городе Ивантеевка, обсуждали, что до операции всё равно никто не сможет сказать, онкология это или нет.
Антоколь. Из окна
Как-то в конверте с готовыми документами, в визовом центре мне выдали брошюру «Лечение в Литве», под шаурму я составляла в голове планы А и B, брошюра возникла под номером три, планом C, и так вышло, что через неделю мы оказались в Литве, в Антоколе. Балкон на четвертом этаже, казалось, висит над обрывом, холм, овраг, снова холм, кто-то воспользовался этим и протянул через овраг веревку для сушки белья, в темноте на верёвке развевается белая простыня.
«Это, конечно, не онкология»,- уверяю я мамину подругу, хотя скорее себя. И утром мы едем в частную клинику из брошюры, но там спокойный врач сообщает, что такие операции делают только в онкологическом институте и нам туда. Он что-то говорит о том, что там есть vip отделение, и так как нам все равно платить, то лучше через vip, так будет быстрее.
Мамина подруга любит фантазировать и пускать слезу, поэтому я так никогда и не узнаю, каким образом у неё оказался номер телефона хирурга-онколога, она что-то говорила про уборщицу или санитарку, которую встретила случайно и та дала ей номер, но это не очень важно. Мы вызвали такси и через десять минут были в частном кабинете у милой женщины доктора. Она осмотрела маму, задала вопросы, не пугала, но и не успокаивала.
Доктор позвонила мне в семь утра и сказала, чтобы срочно ехали в больницу, вот тогда я вдруг поняла, как всё серьёзно. В больнице нас встретил муж доктора, тоже хирург, операцию будет делать он. Это ведь не снятое кино, поэтому, куда память выведет, из визита в vip отделение я не помню почти ничего, только старшую медсестру, её внешность. Не столько потому что заметила, что она красивая, а скорее потому что необычно красивая, подумала, что один раз увидишь и не забудешь уже, и через десять лет в толпе узнаешь.
До операции оставалось несколько дней — выходные. Длинные-длинные дни, в которые нужно успеть прожить как можно больше, мы с мамой гуляли, сидели в кафе, разговаривали ни о чём, и время действительно подчинялось, шло медленно.
В руках у мамы был маленький пакет, даже не знаю, что там было, зубная щётка? В лифте новые пациенты с чемоданами и сумками, а мы вот так, с пакетом.
Больница
Палата двухместная, соседка Наташа из города Миньяр, это Челябинская область, её завтра должны оперировать первой. Наташа приехала с сестрой и племянницей. Племянница давно замужем за литовцем и живёт в Вильнюсе. В Челябинске Наташа прошла шесть курсов химии, опухоль так и не уменьшилась, только выросла, сюда Наташу привезли обманом, сказали просто в гости, она думала вернётся в Челябинск и будет седьмой курс. Под платком у Наташи серый пух: волосы почти выпали, через месяц ей шестьдесят, дома муж, сыновья, внуки, мать ещё жива.
День перед операцией тоже получился длинный, и даже лёгкий, со всеми нужными подготовками, с этим тремя женщинами в палате. В какой-то момент мне показалось, что маме нужно обязательно выйти погулять, вот хоть на десять минут, но обязательно на улицу, потому что потом, когда ещё, а сейчас она сама может и это просто всё. Старшей медсестре идея не понравилась, но мы всё равно вышли и посидели у фонтана, под окнами. «Ни фига себе, гестаповка, с чего это вдруг нельзя»,- я злилась.
Поздно вечером мама проводила меня до лифта, мы как-то спокойно попрощались, в лифте со мной заговорила пожилая женщина, я ответила, что не говорю по-литовски, женщина перешла на русский, у неё мужа должны оперировать: «А тебе есть куда идти? А то я обычно посторонних к себе не зову, но хочешь поехали? А завтра утром вместе сюда приедем. Как тебе, когда с мамой прощалась? Не заплакалось?»
Меня ждало такси до Антоколя, женщина стояла под козырьком больницы и смотрела мне вслед, вот тут мне и правда чуть не заплакалось.
Самое тяжелое — это переждать момент, когда от тебя ничего не зависит. Я рассчитала, что раньше двух в больницу лучше не приезжать, но главное — не оставаться в Антоколе, в узкой комнате пенале, там пережидать будет в сто раз сложнее. На улице было очень жарко, теперь в троллейбусе от Антоколя в центр было не чем дышать. Вверх по старому городу до ворот там, где Острая Брама и дальше к вокзалу. Странная штука, оказаться в чужом городе в ситуации, когда совсем не знаешь, а что с твоей жизнью случится к вечеру, и не с кем поговорить. До вокзальной площади, там нужен автобус, или их два, какой-то идёт дольше, я попадаю в него. Мысли сплошь эгоистичные, хочется, чтобы автобус ехал дольше, ещё почему-то страшно, что вдруг я зайду, а меня кто-то там пожалеет, как нужно себя вести, что говорить, можно ли вообще не появиться, а остановиться где-нибудь и ждать звонка, а вдруг не позвонят, я совсем не помню взяли ли у меня номер телефона. В детстве мама всегда говорила: «Самая большая победа — это победа на собой». И при помощи этой фразы отправляла меня решать не всегда детские, часто не очень по силам, проблемы. Теперь, когда нужно преодолеть себя, я всегда вспоминаю эту фразу, и ещё, как мне десять лет, я должна дойти от дома до метро Баррикадная, потом проехать много станций с пересадкой, сесть в автобус и ехать ещё полчаса, чтобы отвезти мамино письмо знакомой на перевод, а обратно я должна купить домой сметану, на улице зима и от метро до дома жуткий лёд. Я валюсь на этот лёд каждые несколько метров, и встаю, наверное, потому что встать — это победа над собой, конкретная, физическая, почти дойдя до дома, проверяю сметану — ей конец. Квадратное, пластиковое корытце протекает из нескольких щелей. Не помню ругали ли меня за сметану, кажется, даже нет, но за победу над собой точно не хвалили. Главное для победы над собой — отключить голову и двигаться вперёд, так я оказалась в отделении. Жалеть меня никто не бросился, старшая медсестра светски улыбнулась, и у меня сразу возникло желание, чтобы она ко мне не подходила, но она появилась ещё несколько раз предложив кофе и что-нибудь почитать, отвлечься. Операция затягивалась, за окном по карнизу ходили голуби, окно открыто, а вдруг залетят? Птица, залетевшая в окно, один из страхов из детства, сначала пугала бабушка, потом мама. «Птица залетит и кто-нибудь умрёт». Вернее, у мамы — это было «я умру», у неё больное сердце, смертью она меня пугала часто. Я пытаюсь не признавать, что боюсь птицы в доме, отрицаю этот страх, как и все детские страхи в своей взрослой жизни, но тут почти на автопилоте я закрыла окно. Несколько раз мне казалось, что кто-то произносит нашу фамилию и что-то говорит по-литовски, но это только казалось, новостей не было, с начала операции прошло уже часов пять, и уже часа два я сидела в больничном коридоре. Рабочий день старшей закончился, она переоделась во что-то красивое летнее и ушла домой, от этого мне стало ещё страшнее и срочно захотелось с кем-то поговорить, на посту сидела медсестра Галина, мы с ней как-то здорово подружились, Галина принесла мне зелёный чай, рассказала, что врачи у них все хорошие, а в операционной хорошее оборудование, и что доктор всё равно пойдёт домой через наш этаж, поэтому мы его поймаем и всё узнаем. Я всё-таки заставила Галину позвонить в реанимацию и ещё куда-то, а потом появился доктор, операция длилась около семи часов, мы долго сидели в его кабинете, и он долго отвечал на мои глупые вопросы, а потом резко сказала: «Всё. Иди отдыхать. Её привезут завтра, из реанимации, а там посмотрим».
С мамой. Мне 9. Берн.
По дороге в Антоколь я несколько раз заблудилась, батарейка в телефоне давно села, жара не спадала, над рекой висело абсолютно красное, нереальных размеров солнце. Хозяйки дома не было, ключ застрял в замке, дверь не открывалась, вот оно снова одиночество в Антоколе, дверь не открывается, телефон сел, никого рядом, как мне могла прийти в голову мысль оказаться со всем этим так далеко от дома, в чужом совсем месте, где никого. Меня спас соседский мальчик Нойюс. Рослый подросток вышел гулять с собакой, быстро понял в чём проблема, и легко справился с замком.
Следующие две недели я каждый день ездила в больницу, нужно было сказать маме, что это рак, но было страшно и поэтому я сначала говорила, что жду результатов гистологии, а потом ещё что-то говорила, уже когда получила результаты и точно знала, что происходит. Мама потихоньку приходила в себя и под присмотром медсестер они с Наташей уже гуляли по коридору, взад-вперёд, с сумочками для дренов, которыми их снабдила добрая Галина, обе в махровых халатах, мама, как всегда чуть медленная, и шустрая Наташа, согнув спину и втянув в плечи голову покрытую серым пухом.
Как раз в день, когда появились результаты гистологии, в Вильнюс на мастер-класс в русской драме приехал Михаил Юрьевич, и это было так странно и так чудесно, что верить в случайность не хотелось совсем. Через неделю я проводила Угарова на поезд, приехала в Антоколь, зашла в первую попавшуюся парикмахерскую и попросила сбрить мне волосы на затылке, упрямая парикмахер Вирджиния согласилась сбрить только до середины, но всё равно было радостно. Возле подъезда в Антоколе пахло яблоками подпекшимися от жары, августовский вечер был почти идеален.
Сентябрь на восстановление, а следующий этап — химия. Маму выписали, но у неё ещё совсем не было сил, холмистый Антоколь снова подводил, пройтись погулять сложно — горки не обойти. И всё равно, раз за разом чуть легче, до ближнего магазина, потом до дальнего, ещё чуть дальше. Всё ещё пахнет яблоками, по вечерам и в выходные в небе всё ещё летают воздушные шары. Мама отдыхает возле подъезда перед тем как подниматься по лестнице и рассказывает, как первый раз приехала в гости в этот дом, тогда ещё были живы родители её подруги, а они были студентки второго курса, им было по восемнадцать.
Мама с подругой. Первый раз в Антоколе
Жить в чужом доме непрошенными, случайными гостями, сложно. Каждое утро я ритуально билась головой об открытые дверцы кухонных шкафчиков, хозяйка квартиры привыкла жить одна, не закрывать свои шкафчики, оставлять недопитый кофе в чашках, при этом ей не хотелось плохо поступать с больной подругой, и мои попытки переехать она воспринимала как демонстрацию обиды. Мама перестала спрашивать про диагноз, мы просто жили день за днём, это был хороший месяц, единственный в нашей совместной жизни, когда мы совсем не ссорились.
Через шесть недель нужно было начинать химию, мы как-то это не обсуждали, не обговаривая пошли в больницу, назначили день, сделали анализы, только один раз мама сказала: «Интересно, а когда волосы как у Наташи начнут выпадать?» И потом добавила: «Но мне не жалко».
Почему я приняла решение остаться в Вильнюсе, я не очень знаю, скорее всего, интуитивно. За день до первого курса химии, мамина подруга вдруг объявила, что она просит химию не начинать пока мы у неё живём, потому что она знает, как действует химия на людей и смотреть на свою подругу в таком состоянии не хочет. Было страшно, что мама запаникует, но она держалась. Я пообещала, что переедем очень скоро, но жёстко сказала, что химию начнём как планируют врачи.
В отделение уже ставшие не чужими медсестры Галина и Ала выясняли у меня, а что это мама такая грустная, не боится ли, я сказала, что просто не выспалась. Почему-то химия вызывала страх не меньше, чем операция, хотелось отложить ещё на чуть-чуть не переходить какой-то рубеж. И в этот первый, единственный раз за все восемь курсов, которые прошла мама, в аптеках в Вильнюсе вдруг не оказалось нужного лекарства. Победа над собой не выходила, начался ступор: а как же быть, ехать в Каунас или ещё куда-то в другой город? Где искать? Знак, что нужно всё отменить? «Нет, я хочу чтобы мы сегодня начали», — сказала старшая медсестра. Тут я впервые за всё время посмотрела на табличку над её кабинетом, вернее, обратила внимание, что у неё есть имя — Лилия. Лиля, действительно, в тот день нашла лекарства, и мы начали. В этот раз соседкой по палате была Броня, из Паланги, воспитательница в детском саду. Броня сразу сказала, что я похожа на её дочку Лину, дочка живёт в Лондоне, а моей маме повезло, что я с ней. Когда Броня заболела, её хотели уволить, потому что родители не хотели чтобы она больная занималась с их детьми, но дети её любят и поэтому её оставили, правда, на пол ставки. Броня смотрела в окно на осенний лес перед больницей и рассказывала, что в Паланге она в любую погоду любит ходить к морю, что ей уже сделали операцию и много курсов химии, и что всё это длится уже три года и вот опять. На следующий день я принесла Броне букет, который мне подарила Настя Векшина, приехавшая в Вильнюс на несколько дней, и спасшая меня от одного из одиноких вечеров в Антокле.
К следующему курсу химии мы с мамой уже переехали в квартиру знакомой монахини, в район через реку от Антоколя. Был конец сентября и Антоколь провожал нас холодом. Заканчивалась виза, нужно было как-то узнать, что в таких случаях делают. Из миграционной полиции меня не очень вежливо отправили туда, не знаю куда, и ночью, долго прорывая интеренет, я наткнулась на информацию про департамент миграции. Департамент находится в самом начале Антоколя. Женщина, похожая на Ани Жирардо, начальница отдела, очень прониклась и как-то быстро объяснила, что если я принесу письмо из больницы, то визу нам сделают. Спросила, а как надолго мы планируем остаться, и я сама от себя не ожидая, сказала, что надолго.
К кому идти за письмом в больнице было не ясно, я спросила у Лили, она сказала, что не знает, через какое-то время зашла к маме в палату и сказала:»Нужно к юристу. Пойдёмте я вас отведу». Юрист попросил выписку от лечащего врача, и пока я гуляла с мамой по коридору, помогая ей двигать капельницу, Лиля уже взяла выписку, её даже просить не пришлось, она за меня сделала и ещё радовалась, что всё так быстро получилось.
Лиля с пациентом
В этот раз с мамой в палате лежала девушка из Перми, Лилия. Она как и мы когда-то, оказалась в Вильнюсе спонтанно, но она была одна. Дома остались муж и две маленьких дочки. Из-за какой-то мелочи она вдруг начала плакать и собравшиеся вокруг медсестры не могли её успокоить, пришла Лиля, села на край кровати: «А давайте я вас буду за руку держать? Вы же Лилия и я тоже Лилия, а вы случайно не козерог? Вот ведь, какое совпадение!» Девушка перестала плакать, кажется, ей уже было не одиноко, слова ничего особо не значили, я видела только затылок Лили и изгиб позвоночника, такая поза, когда человек не собирается уходить, будет сидеть рядом сколько нужно, не бросит. Не снятое, к сожалению, это теперь сложно передать. Хотела зайти потом в кабинет и сказать Лиле, что-то, но слов не нашлось, я не очень умею говорить, но, кажется, вот именного с того дня мне одиноко уже не было, у меня, вдруг, появился кто-то, кому можно заплакать, теоретически. Плакать, как и говорить, я тоже не очень умею, пока везёт и вместе мы смеёмся.
Я уже давно привыкла к новой ситуации своей жизни, и привыкла, что не загадывать надолго — это лишь часть предлагаемых обстоятельств, может и не самая плохая. Я уже давно стараюсь следить за собой со стороны и снимать кино, превращая его из не снятого в случившееся, пытаясь принимать всё происходящие как историю, развитие которой не подконтрольно, но это не значит, что его всегда нужно бояться, иногда оно, вполне себе, про радость. Вот, к примеру, волосы у мамы остались на месте.
Через год и два месяца после того, как мы почти случайно приехали в Антоколь, нам нужно выехать в Москву, снова для получения визы, мама не была дома за это время ни разу. Я один раз.
Лиля
За несколько дней до отъезда мы с Лилей едем в автобусе из больницы, мы с мамой уже давно снимаем квартиру на улице Кальварию, это значит — Голгофа. Болтаем, я говорю о том, что не хочу в Москву, она о том, что в детстве переписывалась с девочкой из города Канск, Красноярской области. «Знаешь, мы где-то брали адреса для переписки. Наверное, в газетах. Такая симпатичная девочка, с короткой стрижкой. Таня Касьянова, у меня была её фотография. Она рано осталась без родителей и жила с бабушкой. Маша, давай её найдем? Хотя, как. Она, наверное, замужем и с другой фамилией». Я задумываюсь о том, что как бы мы могли найти друг друга, вычислить, например, по объявлению в газете? Ведь никак, ничего не совпадает, да и разница в возрасте в несколько десятков лет, в моём детстве адреса для переписки в газетах уже не печатали. Только вот так, только случайно, и хочу сказать, как радуюсь этой случайности, и как хочу не потеряться, но Лиля уже выходит, а мне ещё остановку по прямой. Через окно я пытаюсь её сфотографировать, профиль и синее пальто, но не успеваю, я уезжаю, а она остаётся ждать своего автобуса на пересадку. Лиля живёт в Антоколе, конечно.
Маша Турчанинова, январь 2017 г.
Фото — Маша Турчанинова, заглавное фото — Елена Шалкина
Маша Турчанинова родилась в Москве. Училась в Школе-студии при МХАТ на продюсерском факультете, потом занималась международными театральными проектами. В 2013 году окончила Школу Марины Разбежкиной и Михаила Угарова.
Режиссер:
- «Стась», док., 64 мин, 2015 г. (в соавторстве с Еленой Шалкиной)
- Невыдуманная история «Верный Руслан», спектакль, театр Поколений, г. Санкт-Петербург, 2015 г.
Материалы по теме:
